Евгений Нилов - Зелинский Страница 22

— Пора вам, Николай Дмитриевич, сделаться настоящим москвичом.

В «Стрельне» готовились к этому дню основательно, но оригинально: убирали ковры, скатерти, дорогую посуду заменяли простой, опасаясь веселого буйства «именинников». В татьянин день сюда съезжалась из ресторанов «Эрмитаж», «Прага» после товарищеских обедов уже изрядно подвыпившая публика. Здесь, в «Стрельне», начинался настоящий разгул.

В зале плавали густые волны дыма. Игру оркестра заглушали гул голосов, смех, нестройные взрывы песен. Здесь было уже много пьяных. Кое-где вспыхивали ссоры, со столов падала посуда, разливалось вино.

Внезапно среди публики появилось несколько студентов, совершенно трезвых и деловитых. Они подходили к столикам, что-то шептали сидящим за ними, некоторых уговаривали, некоторых попросту выводили.

Это были представители землячеств. Они боролись против традиции старого студенчества, считая, что студенты не должны встречать этот праздник вином и разгулом.

Вскоре в зале почти не осталось студенческих мундиров и тужурок. Зелинский тоже уехал из «Стрельны».

Ресторан «Эрмитаж» в те годы был местом, где часто собиралась московская интеллигенция. Здесь устраивались и известные танеевские обеды. Эти обеды знала Москва ученых, литераторов, поэтов и… извозчиков. В первое воскресенье каждого месяца вереница извозчичьих пролеток останавливалась перед дверьми ресторана.

Устроитель обедов Владимир Иванович Танеев приезжал обычно со своим братом, Сергеем Ивановичем, композитором. В. И. Танеев, известный московский адвокат, был широкообразованным человеком, славился своей начитанностью и смелыми высказываниями. Он, не скрывая, называл себя поклонником Сен-Симона, Фурье, Сен-Жюста и переписывался с Карлом Марксом.

Танеев вел большую адвокатскую практику, которая давала ему крупные средства. Эти деньги, как и капитал, оставшийся от отца, он тратил главным образом на уникальную библиотеку. Особенно богато представлен был в ней социологический отдел.

Он собрал редкие коллекции гравюр, посвященных французской революции, и портретов и фольклорных материалов о Емельяне Пугачеве. Пугачева называл он самым замечательным, талантливым русским человеком и, говоря о будущем, весело предрекал: «Мужики придут рубить нам головы».

На танеевских обедах постоянно бывали Тимирязев, большой друг Владимира Ивановича, Столетов, Марковников, Каблуков, Бугаев и другие профессора Московского университета. Приезжали поэт Фет, писатель Боборыкин, видные общественные деятели. На эти обеды получил приглашение и Зелинский.

За обедом велись интереснейшие беседы на научные, философские, литературные темы. Проводились диспуты, иногда очень бурные. Здесь никто не боялся высказывать свои мысли.

В эти же годы одним из своеобразных центров науки и культуры была скромная университетская квартира профессора физики Александра Григорьевича Столетова. Здесь бывали те же лица: братья Танеевы, Тимирязев, Марковников, Лугинин, чета астрономов Цераских, физик Умов, его молодой талантливый помощник Лебедев, химик Каблуков и другие.

Вечера проходили оживленно и интересно. Композитор Танеев играл свои произведения, пели заезжавшие «на огонек» артисты московских театров. Пел и Марковников. У него был сильный, приятный голос, он был очень музыкален. Прекрасно играл на рояле и сам хозяин.

В доме Ивана Михайловича Сеченова, во Всеволожском переулке, тоже мирно уживались наука и; искусство. Большим другом семьи Сеченовых была певица Антонина Васильевна Нежданова. Через нее Сеченовы познакомились с Шаляпиным и Собиновым. Здесь любил бывать Н. Д. Зелинский. У Сеченовых он часто встречался с профессором физики Умовым, который был другом Сеченова еще с Одессы.

Бывали профессора Московского университета и у Климента Аркадьевича Тимирязева, в Шереметьевском переулке, а также в Демьяновке, в имении Танеевых, где Тимирязев подолгу жил.

Дом Тимирязева был одним из центров научной жизни Москвы; к великому физиологу тянулись и люди искусства: художники Левитан, Васнецов. Переписывался Тимирязев с А. П. Чеховым и Максимом Горьким.

Профессора-естественники собирались еще и в доме на Арбате, в семье математика, одно время декана физико-математического факультета, Николая Васильевича Бугаева. Жена его славилась красотой и увлекалась мистицизмом. Их единственный сын Борис, студент-естественник, был поэтом, писавшим под псевдонимом Андрей Белый. С ним впоследствии Николай Дмитриевич был в дружбе. В доме Бугаевых постоянно шумела молодежь, увлекающаяся символизмом и декадентством. Бывали здесь, конечно, и сослуживцы хозяина, в том числе и Зелинский. Одному из них, большому другу семьи, Н. А. Умову, Андрей Белый посвятил стихи:

И было много, много дум,И метафизики, и шумов…И строгой физикой мой умПереполнял профессор Умов.

Над мглой космической он пел,Развив власы и выгнув выю,Что парадоксами МаксвеллУничтожает энтропию,

Что взрывы, полные игры,Таят Томсонские вихриИ что огромные мирыВ атомных силах не утихли…

Через площадку лестницы гости Бугаевых иногда переходили в квартиру Соловьевых. Михаил Сергеевич, сын известного историка С. М. Соловьева, и его жена Ольга Николаевна всех встречали радушно. Время проводили за круглым столом. Молодые поэты Борис Бугаев и Сережа Соловьев читали свои стихи. Кумиром этого дома был Владимир Соловьев, религиозный философ, поэт, воинствующий идеалист и мистик. Иногда он приходил к брату и молча усаживался играть с кем-нибудь в шахматы. Но бывали дни, когда здесь собирался соловьевский кружок. Тогда неизменно появлялись профессора Московского университета Л. М. Лопатин, И. Ф. Огнев, С. Н. Трубецкой. Позднее бывал здесь Валерий Брюсов. В свои наезды в Москву Соловьевых навещали Мережковский, Гиппиус и Александр Блок, ставший другом Сережи Соловьева и Бориса Бугаева.

Этот дом тоже был центром московской интеллигенции. Здесь велись беседы на религиозные, мистические и спиритуалистические темы. Проводились спиритические сеансы.

Идеология этого кружка была чужда Николаю Дмитриевичу и его друзьям естественникам.

На Манежной площади остановился всадник в траурной одежде средневекового герольда, со свитком в руке. Он начал читать. Шум толпы, темным кольцом окружившей лошадь, заглушал его. Долетали слова: «…20 октября 1894 года в Ливадии в бозе почил… — шел длинный перечень царских титулов, — Александр Третий».