Евгений Нилов - Зелинский Страница 23

Толпа волновалась. Слышались всхлипывания не то плача, не то смеха.

Опять прозвучало: «На отеческий престол вступил… Николай Второй». Было что-то сказано о всенародной скорби и о скорби возлюбленного сына. Несколько раз склонялось слово «монарх»: о монархе, монархом, монарху.

Через час в университетской церкви служили панихиду, на которой присутствовали начальство, преподаватели и студенты, а еще через час на университетской ограде кто-то вывесил клочок бумаги, на котором печатными буквами было выведено: «Да здравствует республика! Скончался варвар-император». Городовые и педели быстро сорвали его.

Вскоре появились напечатанные на гектографе листовки. Их разбрасывали на улице в разных частях города и, конечно, в обильном количестве около университета и в самом университете. В листовках призывали не приносить присягу новому императору. Группа студентов открыто заявила о своем отказе присягнуть Николаю Второму. Они были арестованы. Все пришло в движение, все бурлило, различные общественные группы пришли в столкновение.

Учебное начальство предложило студентам собрать деньги на венок Александру Третьему. За это взялся «патриотически» настроенный профессор Зверев. Сборы проходили в аудитории после его лекции. Группа студентов-естественников во главе со студентом Дрелингом выступила против сбора. Затея с венком не удалась. Подписной лист был разорван, у сборщиков оказалось всего несколько монет и 23 медные пуговицы от студенческих тужурок. Это был скандал.

А через несколько дней разразился новый. Передовое студенчество с негодованием встретило речь В. О. Ключевского, произнесенную им в память умершего императора. Знаменитый историк не ограничился произнесенной речью. Свой хвалебный панегирик он напечатал в «Московском листке», а потом издал отдельной брошюрой. Радикальные московские круги и передовое студенчество возмущались Ключевским.

«Опус» Ключевского получил отпор. Вот как об этом рассказывает Скворцов-Степанов, впоследствии редактор газеты «Известия», в сборнике «На заре рабочего движения в Москве»:

«Мы скупили несколько сотен экземпляров этой брошюры и потом выпустили ее в качестве «второго, исправленного и дополненного издания». Перед текстом был вклеен гектографированный листок, на котором была отпечатана басня «Лисица-казнодей» Фонвизина. В этой басне после хвалебной речи лисицы умершему льву крот шепчет собаке:

— О лесть подлейшая, — шепнул собаке крот. —Я знал льва коротко: он был пресущий скот,И зол, и бестолков, и силой высшей властиОн только насыщал свои тирански страсти.Трон «кроткого царя, достойна алтарей»Был сплочен из костей растерзанных зверей.

Кончалась басня словами:

Собака молвила: — Чему дивишься ты,Что знатному скоту льстят подлые скоты?

Ключевскому, явившемуся на лекцию, было преподнесено это «второе издание» и устроена бурная демонстрация. Часть студентов свистала и шикала, часть аплодировала Ключевскому. Столкновение между двумя группами приняло резкий характер. За выступление против Ключевского были исключены трое студентов.

3 декабря, с утра, было не до занятий. Естественники взволнованно обсуждали приговор, вынесенный правлением университета студентам за демонстрацию против Ключевского. Из общего гула вырывались негодующие возгласы:

— Несправедливо! Деспотично!

Раздался ржавый голос субинспектора:

— Предлагаю разойтись, иначе вызову полицию.

Гул, свист, улюлюканье заглушили его голос.

Инспектор побежал по коридору к выходу, испуганный, смешной, нелепо дергая головой.

Но поднявшийся шум был вовсе не по его адресу. Это студенты освистали отъезжающего графа Капниста.

Попечитель Московского учебного округа граф Капнист явился в университет, в актовом зале он принял депутацию студентов и ответил отказом на их просьбу вернуть в университет трех исключенных товарищей. Граф вел себя грубо, заносчиво, пообещал разогнать всех студентов и повесить на двери университета замок. Вот тогда-то и раздался свист, так напугавший субинспектора.

Услышав этот шум, к студентам вышел Зелинский. Своим обычным тихим голосом он посоветовал им разойтись. Совет подействовал.

Николай Дмитриевич пошел в свой рабочий кабинет. Шум словно переместился и шел теперь с улицы. Николай Дмитриевич быстро подошел к окну. Он увидел приближающегося на лошади обер-полицмейстера Москвы, окруженного лихими жандармскими офицерами. Во двор университета въезжала конная жандармерия.

Николай Дмитриевич быстро вернулся в коридор.

— Во дворе жандармы, вам не выйти. Прошу всех в лабораторию, — предложил он.

Студенты поспешили на приглашение профессора. Их было слишком много. Здесь оказались наряду с естественниками медики, юристы, филологи, географы.

— К столам и за работу, — спокойно распорядился Зелинский.

Когда полицейские, ворвавшиеся в университет, рысью побежали по коридорам и лестницам, в помещении химической лаборатории они никаких сборищ не застали. Субинспектор, охраняемый городовыми, сверлил глазами комнаты лаборатории. Здесь все работали. У всех в руках были колбы, склянки, какая-то химическая аппаратура. И здесь же между столами ходил, как всегда, корректный и спокойный Зелинский. Субинспектору показалось, что студентов слишком много, но в присутствии профессора он не посмел к этому придраться.

Однако, выйдя за дверь, субинспектор поделился своими подозрениями с приставом Ермолаевым, известным своей свирепостью и самодурством. Полиция снова ворвалась в химическую лабораторию и, несмотря на протесты Зелинского, произвела обыск.

До самого вечера Московский университет походил на осажденную крепость.

К этому времени московское студенчество имело уже свою крепкую организацию — землячества. Из 4 тысяч студентов в них входило 2 тысячи. Организованные 43 землячества были объединены Союзным советом. В ответ на бесчинства полиции Союзный совет землячеств выпустил письмо, в котором говорилось:

«Четыре года в университете не было беспорядков… В настоящее время полиция и охранное отделение открыто стараются вызвать беспорядки… От ректора и попечителя зависит удалить полицию, профессора могут способствовать тому, чтобы правление пересмотрело свой несправедливый приговор...»

В ответ на обращение студентов начались аресты. Арестованных студентов высылали без суда из Москвы, им не разрешалось жить в университетских городах.