Соломон Штрайх - Ковалевская Страница 22

У Джордж Элиот и состоялось знакомство Ковалевской с английским буржуазным философом и социологом Гербертом Спенсером. Представляя их друг другу, романистка нарочно не назвала Софье Васильевне имя ее собеседника, но подзадорила обоих несколькими словами о роли женщины в умственной жизни человечества.

— Как я рада, — сказала она Спенсеру, — что вы пришли сегодня. Я могу вам представить живое опровержение вашей теории — женщину-математика.

— Позвольте вам представить моего друга, — продолжала она, обращаясь к Софье Васильевне. — Надо вас только предупредить, что он отрицает самую возможность существования женщины-математика. Он согласен допустить, в крайнем случае, что могут время от времени появляться женщины, которые по своим умственным способностям возвышаются над средним уровнем мужчин, но он утверждает, что подобная женщина всегда направит свой ум и свою проницательность на анализ жизни своих друзей и никогда не даст приковать себя к области чистой абстракции. Постарайтесь-ка переубедить его.

Спенсер уселся рядом с Ковалевской и посмотрел на нее с любопытством. Разговор между ними велся, конечно, на тему о правах и о способностях женщин и о том, будет ли вред или польза для всего человечества вообще, если много женщин посвятят себя изучению наук. Собеседник Софьи Васильевны сделал несколько полуиронических замечаний, главным образом, с целью вызвать ее на возражения.

Живо помнившая еще борьбу в отцовском доме за право заниматься любимой наукой, только что воевавшая за это в Гейдельберге, 20-летняя Ковалевская во всем, что касается женского вопроса, была восторженной неофиткой. Ее обычная застенчивость пропадала, когда ей приходилось отстаивать права женщин на занятие наукой. Увлеченная спором, Софья Васильевна не заметила, что все остальные гости мало-помалу смолкли, прислушиваясь с любопытством к разговору, который становился все оживленнее. Три четверти часа длился ее диспут с Спенсером, пока Джордж Элиот не решилась прекратить его.

— Вы хорошо и мужественно защищали наше общее дело, — сказала она, наконец, Ковалевской с улыбкой, — и если, мой друг Герберт Спенсер все еще не дал переубедить себя, то я боюсь, что его придется признать неисправимым.

Тут только узнала Софья Васильевна, кто был ее противник, и поняла, что все буржуазные ученые — неисправимые реакционеры в области философии и политики.

Из Лондона Ковалевские вернулись на континент и застряли в Париже из-за отсутствия денег на дальнейшее путешествие. Заложили часы, чтобы добраться до Гейдельберга. В тогдашних письмах Софьи Васильевны часто встречаются сообщения об отсутствии денег. «Несмотря на все мое желание помочь твоей протеже, — пишет она мужу в 1870 году, — нам решительно невозможно взять ее к себе. Куда нам! Мы эту зиму только того и смотрим, как бы самим не попасть в горничные». Это был ответ на предложение Владимира Онуфриевича гейдельбергской колонии «нигилисток» приютить, хотя бы в качестве прислуги, какую-то немку, желавшую учиться. Денег не было, а Софье Васильевне сильно хотелось побывать в Венеции, во Флоренции, Неаполе или «каком бы нибудь другом таком славном месте», где имеется хороший театр.

Материальные затруднения переживались, однако, легко. Молодость и научный энтузиазм скрашивали жизнь, делали ее веселой и содержательной. Но счастливая и содержательная жизнь с подругами и фиктивным мужем продолжалась недолго. Так как в квартире, где жили Софья Васильевну с Лермонтовой и В. О. Ковалевский, не было места для других жильцов, то Владимир Онуфриевич переехал на новую квартиру, уступив свою комнату для приехавшей в Гейдельберг А. М. Евреиновой. Жена часто посещала его и проводила у него целые дни; иногда они предпринимали вдвоем большие прогулки. Софья Васильевна делала это тем охотнее, что жившая первое время в Гейдельберге Анюта и Евреинцова часто, по словам Лермонтовой, «нелюбезно обращались с Ковалевским; у них были на то свои причины». Вскоре хорошие отношения между членами кружка испортились.

В фиктивном браке Ковалевских наметились трещины. Евреинова была гораздо старше Софьи Васильевны, более ревностная сторонница освобождения женщины и страстная противница мужчин. Она болела за Софу при виде намечающегося сближения между фиктивными супругами, оберегала «воробышка» от Владимира Онуфриевича и сурово требовала от обоих соблюдения первоначального договора: фиктивный брак должен оставаться нерушимым. Эти взгляды Евреиновой разделяла Анна Васильевна. Под их влиянием отношения между фиктивными супругами испортились.

К этому времени В. О. Ковалевский уже бесповоротно решил заниматься специально палеонтологией, что требовало постоянных разъездов по разным странам Европы, а это, в свою очередь, ухудшало отношения между ним и женой. Усиленные занятия Владимира Онуфриевича совершенно не радовали Софью Васильевну. Личная непритязательность Козалевского раздражала ее, а его постоянные разъезды по научным делам она считала оскорбительными для себя. По словам Ю. В. Лермонтовой, Софья Васильевна начала ревновать мужа к его занятиям, так как ей казалось, что они ему вполне заменяют жену и что она при этом отступает на задний план. Тут и сказалась та черта ее характера, о которой она еще до свадьбы писала сестре: «Для меня только трудно жить одной; мне непременно надо иметь кого-нибудь, чтобы каждый день любить».

В. О. Ковалевский также жаловался на тяжелое положение, созданное для него фиктивным браком. Подробная характеристика супружеских отношений Ковалевских дана в большом письме Владимира Онуфриевича к брату из Парижа от 10 ноября 1871 года. Приведу из него небольшой отрывок: «Я бы желал, Саша, чтобы разные вещи, которые я буду писать о своих отношениях с Софою, остались только между нами двумя и, так как этот вопрос тебя интересует, то я потолкую об нем подробно. Я Софу чрезвычайно люблю, хотя не могу сказать, чтобы я был, что называется, влюблен; еще вначале это как будто бы развивалось, но теперь уступило место самой спокойной привязанности.

Во время нашей жизни я, конечно, если бы очень хотел этого, мог бы быть ее мужем, но решительно всегда боялся этого по многим причинам; во-первых, уже потому, что как-то нехорошо, сойдясь так, как мы сошлись, и заключивши брак по надобности, вдруг перешли бы в настоящий; я как будто стянул бы себе жену, и это мне неприятно; во-вторых, Софа, по-моему, решительно не может быть матерью; это ее решительно погубит; она и сама боится этого ужасно; это оторвет ее от занятий, сделает несчастною и, кроме того, я думаю, она будет дурною матерью; в ней нет ни одного материнского инстинкта, и ребят она просто ненавидит. В-третьих, я сам не могу взять на себя ответственности быть мужем и отцом, особенно с таким человеком, как Софа. Я буду дурным в обоих отношениях.