Андрей Меркулов - В путь за косым дождём Страница 23

Ему не случайно принесли венок от издательства и журнала — не только как летчику, но и как безвременно погибшему писателю, так и не успевшему рассказать нам о покорении больших высот.

Франция знала его еще только как бойца с огнем, летчика, о каждом полете которого писали газеты. Ему посвятили последнее слово французское правительство, ЦК Компартии Франции, но они еще не знали, как близок он был к тому пилоту, имя которого означает гордость их страны и нашего века, и как близок он был к тому фантасту, чье имя восхищает всех, кто сейчас уходит в космос или в глубины океана: Гарна ев вырос на книгах Жюля Верна и гордился тем, что взлетает с того же аэродрома, с которого взлетал Экзюпери, и он разыскал на этом аэродроме тех, кто еще помнил о последних полетах «Сент-Экса».

Я разбираю сейчас все, что он мне оставил, — заметки, письма, дневник прошлогоднего полета над Европой, первые главы его воспоминаний, журналы и фотографии с его надписью... Вот «Советский воин» с первым очерком о нем и другой, более поздний номер, с его стихами и такой солнечной, неповторимой фотографией: он идет по опушке, по колено в траве, сразу после приземления, в руках каска, комбинезон расстегнут, он, улыбаясь, глядит на солнце, на мир, который его встретил, на небо, откуда он только что опять вернулся. Вот он другой, более суровый, в шлеме, с обложки «Огонька», или из польского журнала, где даны, также снимки испытания отстрела лопастей вертолета. Вот он в Париже, вместе с Гагариным, они дружили...

И только теперь стало видно, как много людей его знало и сколько таких, кто с первой встречи не мог забыть его обаяния.

В 1967 году в Каире он передавал Египту гражданские вертолеты и обучал арабских летчиков пилотировать их. Здесь же, в Каире, он встретился с Леонидом Ждановым, который ставил «Бахчисарайский фонтан». Их сразу сблизило родство в характере. Жданов тоже романтик «второго дыхания»: уходя со сцены, он стал одним из лучших мастеров художественной фотографии. И первое, что я услышал от Леонида, когда он вернулся, — вдохновенные слова о Юре Гарнаеве.

По запутанным коридорам издательства «Молодая гвардия» Гарнаев прошел как живой ветер с аэродрома. Он приезжал сюда в перерывах между двумя полетами, пока снова готовили его машину, рассказывал, как вертолет в три минуты берет двенадцать тонн воды, как его уже покрасили в ярко-красный цвет и это очень красиво в воздухе, — и снова уезжал на аэродром, а в редакционных комнатах как бы оставался такой же след, какой мы видим с земли в высоком небе.

Однажды меня спросили: а не обидятся ли другие летчики, что в этой книге так много о Гарнаеве? Я рассказал об этом Щербакову, и он ответил сразу: «Скажи им, что для всей нашей летной комнаты, и для молодых в особенности, Гарнаев — образец противоборства с судьбой и человек фанатичной преданности самолетам».

Его ученики, молодые испытатели, приняли гроб с его прахом, доставленный с французской земли на одном из испытанных им же гражданских самолетов. Иначе и быть не могло — все, на чем летаем мы, пассажиры, проходило через его руки. В последний раз Гарнаев пролетал знакомым путем к городу, где он жил и так много работал. И говорили о нем так, будто он мог еще услышать, — как о живом. «Мы прилетели днем, — рассказывал Олег Гудков. — Низко прошли над площадью, качнули крыльями, и все поняли, что мы его привезли. И до ночи нельзя было остановить поток пришедших проститься с ним в Дом культуры, где еще совсем недавно он выступал в пьесе Чехова...»

Потом были похороны в Москве, прощание в авиационном клубе, космонавты у гроба, дорога на кладбище, вечером встреча друзей, посвященная его памяти, все как в бреду. В небольшом клубе сразу стало тесно от семи гробов и от людей, идущих сплошным потоком. На улицах вокруг перекрыли движение, вся Москва остановилась, когда длинный эшелон автобусов и машин пересек ее, медленно направляясь к Новодевичьему кладбищу. Сухие хвойные венки кололи руки, и было много венков из Франции, несли ордена на красном бархате, портрет удивительной ясности с чуть заметной в углах губ непобедимой его улыбкой, затем резкий обрыв трех залпов, как последнее многоточие, когда Олег Гудков не выдержал, бросая, на него сухую, сыпучую землю; и качающийся временный обелиск, вот уже встающий в изголовье с такой четкой, беспощадно черной табличкой, на которой резала глаза последняя дата «6 августа 1967 года»; и упорное ощущение «не может быть!», все это только привиделось, ненастоящее, это все-таки опечатка в газете, завтра он снова войдет, заряженный жизнью на многих, надолго, на много лет вперед... Гора венков росла, как в старину росли курганы над воинами. На кладбище и потом сказаны были точные, верные слова: «Мы потеряли лучшего вертолетчика, безотказного испытателя, товарища до конца, рыцаря без страха и упрека...» Но было еще больней и еще глубже: потеряла не только авиация, мир потерял светлого человека.

Одним дыханием, без запятых, без точек,прожить всю жизнь, как падает звезда,пускаясь в путь, едва услышишь ночью,как журавлями кличут поезда,и снова в путь, с восхода до захода,и снова — молодость, звенящая, как медь,чтоб годы были птицы, а не годы,чтоб сто преград в пути преодолеть,навстречу им волной пройти с разгона,и, если камни вздыбятся, — смести,и ни следа усталости, ни стона,тупую ржавь ломая на пути,забыть обиды, мелочность и скуку,чтоб целый мир — как яблоня в цвету,о, если бы мне жизнь как скорость звукаи смерть звезды — однажды на лету!

Не думал я, давно написав эти строки, что они для меня самого теперь так ясно выразят, что больше всего я знал и любил в Гарнаеве...

Я пробую представить, как это было, хотя истинная причина может навсегда остаться загадкой, как это случается при таких катастрофах, тем более в другой стране. Не первый раз работал он на тушении пожаров во Франции и знал, что это очень трудно. Не просто демонстрация — трудное испытание вертолета на борьбе с огнем в сложных условиях. Французы тушат лесные пожары с американских летающих лодок «каталина», есть и у нас в лесной авиации самолеты такого типа. Но их недостаток в том, как объяснял мне Гарнаев, что при усилившемся ветре и волне на водоеме самолет уже не может сесть или на лету забрать воду, а большие лесные пожары реже случаются при безветрии. Вертолет МИ-6 может брать воду почти в любых условиях и свои двенадцать тонн вылить на огонь с прицельной точностью. Он может по трапу спустить десант и взять его обратно. Гарнаев и Колошенко уже показывали свой вертолет в работе на южном берегу французского Средиземноморья, которое особенно страдает от пожаров в горных лесах, где огонь к тому же постоянно раздувает знаменитый мистраль...