А. Глумов - Н.А.Львов Страница 23

Во время проживания Львова после свадьбы у Стенбока в 1783-1784 годах Державин из Петербурга сообщал ему столичные новости, рассказывал о встрече с П. В. Бакуниным и с Ильей Андреевичем Безбородко, братом патрона. Александр Андреевич Безбородко через брата приглашал Львова по возвращении поселиться опять у него во дворце, «в своих покоях». Причем Бакунин тоже говорил, что Львов у Безбородко есть и будет «в прежнем положении». Державин в своем письме все-таки делает оговорку: «Однако на сие полагаться не должно: вы знаете свет, и знаете больших бояр: они, кроме себя, никого не уважают...»37.

Последние строчки весьма показательны: члены львовского кружка трезво оценивали свет, аристократов высшего общества.

В конце февраля 1784 года, вероятно уже в Петербурге, Львов получил весточку из Смирны. Хемницер, как и всегда, был нежен и ласков, снова шутил: «Мой милый Новоторжец!.. Что я претяжко болен был, об этом я тебе, кажется, писал. Ноябрь и Декабрь выдержал я, не вставая с постели... теперь по скверному здешнему прегнилому зимнему климату мучит меня на осталях кашель до крайности. ...трамонтано только тебя и оживит, а сирокко так тебя расширит, что и душой и телом устерца [устрица] устерцою! дурак дураком, право, ей-богу, так!» И делает вывод: «Словом, кроме отечества и самого Петербурга, для меня несть спасения».

Хемницер делится с другом мечтою бросить служебное поприще в Смирне и вернуться домой. «Хлеб мой насущной, я знаю, будет очень маленькими ломтями резан, да была бы только душа сытая. Пу, полно, прости».

Это письмо Хемницера оказалось последним. Он его завершал: «Вам, милостивая государыня, Мария Алексеевна, уже без страха ЛЬВОВА, скажу, что вашим письмом теперешним, где вы уже без страха подписались Львовой, как быть, как водится, доволен был. Не доволен только тем, что вы мне тут разные какие-то комплименты наговорить изволили: пожалуйста не браните впредь человека словами, который бы не хотел и неприятного взгляда. Целую вам руку. Простите, сударыня»38.

Хемницер умер через месяц, 20 марта 1784 года. Он погребен в Смирне, на лютеранском кладбище.

Кружок распался. Капнист в Обуховке. Хемницер в могиле. Один Гаврила остался.

Через пять лет, в 1789 году, Львов и Капнист в память друга выпустили расширенное издание его басен с рисунками и силуэтами Хемницера, выполненными А. Н. Олениным. Оно начиналось кратким биографическим очерком Львова «Жизнь сочинителя», который перепечатывался потом почти во всех последующих многочисленных изданиях.

«Может статься, - писал он, - перемещение из холодного Севера на знойный Юг способствовало к расстройке здоровья его; но без сомнения главнейшего к тому причиною было удаление от друзей, которых общество сделалось истинною его стихиею»39.

ГЛАВА 6

1784, 1785

Петербург продолжал усиленно отстраиваться и расширяться. Строителей поощряло правительство. Управа благочиния (недавняя Полицейская канцелярия) наблюдала за благоустройством города и обязана была раздавать безвозмездно обывателям пустые участки на условиях застройки их в пятилетний срок. Прежде всего раздавались участки, отдаленные от центра и по грунту плохие. Рождественская часть принадлежала к числу наихудших. 11 марта Львов получил новый участок пустопорожней земли, у того же Малого Охтенского перевоза, участок, прилегающий к первому. Однако строительство своего дома требовало времени и средств, и Львову по возвращении из Ревеля пришлось в 1784 году принять предложение Безбородко и занять в его просторном дворце «свои покои». 3 августа 1784 года у Львовых родился первенец - Леонид.

Для Безбородко Львов был крайне необходим: во-первых, в делах Почтового правления - коллежский советник блистательно заменял и его и Бакунина во время отъездов из Петербурга. Так, например, в мае 1784 года Львов писал С. Р. Воронцову, что остается один «правителем неуправляемых почт»; во-вторых, Безбородко (с февраля 1784 г. - тайный советник, а с октября - граф Священной Римской империи) нуждался в коллежском советнике по причине иной - Львов для него был законодателем вкуса. Никто из близких людей не мог сравниться в этом отношении со Львовым. «Перед бюстом стоит на цоколе, - пишет ему Безбородко, - сделанное по вашему рисунку прекрасное серебряное атланто», в спальне пьедестал «держит на себе чашу, по вашему рисунку составленную славным Бунцелем». О своих рисунках комодов пишет Львов А. Р. Воронцову, для которого он строил и отделывал московский дом. В «Гатчинском альбоме» имеются чертежи люстр и хрустального фонаря, выполненных Львовым. В «Итальянском дневнике» и в альбоме из собрания Эрмитажа находятся его рисунки жирандолей, а также плафонов, стенной живописи и декоративных орнаментов. Безбородко постоянно консультировался с другом, например, при покупке копенгагенского и голландского фарфора, посылал ему на апробацию рисунки мебели, просил совета перед приобретением мебели для спальни, жаловался на жульничество резчика багетов и кресел в Вене.

Иностранец Генрих фон Реймерс, составивший двухтомное описание Петербурга, поражался великолепием дворца Безбородко. Он рассказывает об огромных вазах из Рима, мраморных, с барельефами, о японском, китайском и французском фарфоре, о замечательной по величине севрской вазе из голубого фарфора с украшениями из бронзы и белого бисквита. В парадном зале дворца стояли этрусские вазы, статуи Гудона, мраморный Амур работы Фальконе, хранящийся ныне в Эрмитаже. Более всего поражала картинная галерея. «Испытав в жизни моей всякого рода мотовства, - признается Безбородко С. Р. Воронцову, - вдруг очутился я охотником к картинам. ...Есть у меня Сальватор Роза, какого и в Эрмитаже нет и к которому Строганов и процессоры с визитом приезжают»40. Позднее он стал обладателем полотен Тициана, Гвидо Рени, Андреа дель Сарто, Корреджо, приобретенных в дни революции в Париже за бесценок у аристократов, собиравшихся эмигрировать, в том числе у герцога Орлеанского и Марии Антуанетты; были также уникальные произведения из коллекций польских и французских королей.

Живя с семьей во дворце Безбородко, окруженный роскошью и шедеврами мирового искусства, Львов с каждым днем все сильней и сильней ощущал непреодолимую тягу уехать в деревню - к себе в усадьбу. Его привлекал мир простых, не искушенных в интригах людей, народное искусство. И песни, песни, конечно. Симпатии к сельской среде, впитанные им в детские годы, дали себя знать; и начиная с 1784-1785 годов четко проявляется стихийное стремление к народности в творчестве, что еще яснее, еще выразительнее обнаруживается в 1786-1787 годах, а еще более - в дальнейшие годы.