Юрий Сушко - Самая лучшая сказка Леонида Филатова Страница 24

Хотя, конечно, установить свою родословную, особенно если она не «голубых» кровей, у нас весьма затруднительно. Моя бедная мать, рассказывал Леонид Алексеевич, много лет пыталась выяснить судьбу своего отца, революционного матроса, которого когда-то похоронили в центре Алатыря как героя. На месте срытой могилы там давно уже стадион. Совсем другая жизнь на могилах.

–  Всегда есть высота, которая не дает забыться, заставляет помнить, что надо сделать, что еще не сделал! – разрывался на части Филатов. – Бежим наперегонки с людьми, с которыми тебе и стыдно и не нужно соревноваться. Не то, не мое, не удовлетворяет… а на другую дорожку не сойти, и не то что сил нет, а зависим…

Все куда-то я бегу, —На душе темно и тошно,У кого-то я в долгу,У кого – не помню точно.

В отношениях Нины и Леонида неизменно и закономерно присутствовал Денис, сын Шацкой от Золотухина. Когда мама сказала: «Денис, я, наверное, скоро выйду замуж». – «За кого?» – «За дядю Леню Филатова», он закричал: «Ура!» «Я был в восторге, – уверял Денис. – Потому что мы давным-давно относились друг к другу с большой симпатией».

Дети вообще к нему неравнодушны, вспоминала Нина. Однажды, когда мы с Леней только «притирались» друг к другу, он сильно вспылил и ушел. Тогда сын, еще совсем маленький и, несмотря на то что было уже темно, собрался его искать и защищать.

Для Дениса отчим сразу стал отцом. «Слово «отчим» мне в принципе не нравится, – объяснял он, – и Лене тоже. Но он и вел себя как отец. Он появился как раз в тот момент, когда мне очень необходимо было ежедневно на кого-то опираться. Я ж по жизни-то пентюхом был. А он – парень из Ашхабада – научил меня, как себя вести, научил не бояться человеку врезать по морде. Пардон, по лицу… А вдруг покалечу? Это не страх перед тюрьмой, а внутренние угрызения. Леня мне говорил: ничего, по морде бей. Морда – такая штука: сначала опухнет, а потом пройдет…»

К вопросам воспитания детей Леонид Алексеевич подходил основательно, можно сказать – системно. Главный постулат – не лгать. «Не на уровне произносимых всуе слов (поговорить мы умеем все), но в поступке, в конкретном мышечном усилии. Скажем, если сегодня трое били одного, а ты струсил и это видел твой сын, потом ты можешь месяц изощряться в воспитательных экзерсисах – все будет мимо. Наши дети – такие, какие они есть, – не результат нашего воспитания, а результат нашего вранья… Не лги. Не участвуй в общем хоре, если знаешь, что хор фальшивит. А если взялся «подтягивать» – хоть лица благородного не делай. Не ищи рикошетных решений – в искусстве. Соответствуй себе самому, тому, что исповедуешь, прежде всего в человеческой, а не только в творческой своей биографии».

«Он мне посвящал много времени, – рассказывал Денис. – Мы подолгу разговаривали. Он даже, бывало, гостей своих оставлял в комнате и приходил ко мне. О чем мы только не говорили!.. Я на 100 процентов находился под его влиянием. У него не было своих детей – только я. Так что на мне он реализовывал свои нерастраченные отцовские чувства… Но это не главная причина его теплого ко мне отношения… Дело в том, что Леня любил маму, причем беззаветно, – и часть его любви перешла на меня, как на плод любимой женщины».

Конечно, Леонид Алексеевич мечтал и об общих с Ниной детях. Считал так: «В жизни каждого человека должен быть малыш, которого он вырастил с пеленок. Когда большая часть роста ребенка проходит мимо глаз, это плохо. Но перенесенная Ниной операция не позволила ей иметь детей. Тогда появилась шальная идея взять ребенка. Денису было четырнадцать, ему сказали, он в слезы: «Зачем вам ребенок, у вас есть ребенок!» – «Кто?» – «Я!» На том все и закончилось».

Что тут поделаешь… Но вольно или невольно из-под филатовского пера на бумагу прорвалась потаенная строчка: «Мне своего бы выпестовать сына…» Злые языки поговаривали, будто бы Золотухин даже молился, чтобы у Леонида с Ниной никогда не было общих детей. Сам Валерий Сергеевич, не отрицая этой гадкой версии, что-то пытался объяснить: «Это чувство было своего рода мужской местью, поскольку как покинутый муж я испытывал громадную боль. А когда все улеглось и страсти стихли, – вздыхал он, сердобольный, – я был бы даже рад его родительскому счастью, но, увы, Леонид так его и не испытал…» А в своем дневнике записывал: «Я ужасно не хотел, чтобы она от него родила. Чтоб род его не был продолжен через Нинку. Но я очень хотел бы, чтобы они зарегистрировались, и чтоб она обеспечена была, и Денис тоже. Я его учу, я плачу за его сына. Плати, плати! Хочешь спать с красивой бабой – плати, а ты как думал!» И в назидание даже приводил историю о том, как некий «ленкомовский» электрик менял одну иномарку за другой. Рэкет ему сказал: плати. Он их послал – машину взорвали, его убили. Мораль: не надо покупать иномарку…

Спасибо. Вот уж до конца, наизнанку вывернул свою душу Валерий Сергеевич, до самого-самого донышка.

Когда вижу детей товарищей, малышей в особенности, признавался Филатов, я обязательно завожу отношения. Мне с ними интересно… При взгляде на малышей, чего греха таить, возникают соображения: хорошо бы все сделать для того, чтобы не стыдно было перед ними за прожитую жизнь, чтобы они – через нас – поняли и наше, и свое время.

«Денис, которого я воспитал, – вспоминал Филатов, – когда был маленький, иногда заявлял: «Вот вырасту, получу паспорт и возьму твою фамилию». Я отвечал: «Ты что, с ума сошел? У тебя есть отец, и не такая уж у него позорная фамилия». Потом сын с этой темой притих, и мы больше никогда к ней не возвращались. Правда, сегодня я очень переживаю, что внучка Оленька носит фамилию Золотухина. Меня больше бы устроила любая другая. Слава Богу, это временно, только до замужества».

Леонид Алексеевич гордился, что самолично занимался воспитанием Дениса. Его, тощего, длинноногого, нескладного мальчишку, он называл смешно и немножко обидно – «Глиста в корсете». В комнате соорудил для него настоящий турник и, «пока не отработает комплекс упражнений, из дома не выпускал! Я его так воспитывал – ого!

Всю мировую классику прочитать заставил. Он у меня весь цвет русской литературы – да что там цвет, второй, третий ряд – всех знал по имени-отчеству! Станюковича – ну кто сейчас читает Станюковича, двух рассказов бы хватило, – а он прочел полное собрание сочинений! По «Войне и миру» я его лично экзаменовал, чтобы он не пропускал французский текст!.. Денис прочел, конечно, все – и Чехова, и Горького… у которого вообще ничего хорошего нет, кроме «Самгина»… И я рад, что он не только любит Пушкина, но и прочитал Вересаева, Крейна, Тынянова, Гессена…»