Дневник Марины Мнишек - Автор Неизвестен Страница 24

держал себя, домогался необычных титулов цесарских, короля его милость, пана нашего королем называть и листов короля его милости принимать не велел, в гордости и напыщенности великой возносился. Однако вызывает у нас великое удивление, что вы, бояре думные, будучи людьми (как мы думаем) рассудительными, осмеливаетесь в этих делах сами против себя говорить, короля его милость, пана нашего, несправедливо обвинять. А того увидеть и понять сами не хотите, что человек, который назывался настоящим Дмитрием и которого вы называете ложным, из вашего народа был — москвитин. И те, кто его поддерживал, не наши, но ваши — „москва“ у границы с хлебом и солью встречала, „москва“ крепости и другие волости сдавала, „москва“ в столицу провожала, в подданстве ему присягала и в столице как государя короновала. Потом сами и убили. То-то, коротко говоря, „москва“ начала, „москва“ и закончила. Поэтому вы не можете ни на кого сетовать и жаловаться. Если же на вас свалились непомерные несчастья, должны вы их отнести за счет своих грехов и Божьего гнева.

С великим изумлением и жалостью мы видим, что так много знатных людей из народа нашего, которые ни одного разговора с вами о том человеке не вели, на войне, которую вы здесь вспоминали, с ним не были, также в охране его здесь не были, потому что он вам самим — „москве“ доверял жизнь свою, за него с вами не сражались — этих людей убили, замучали, кровь великую пролили, скарб великий разграбили. Еще вы сами нас вините в том, что с нашей стороны нарушено перемирие. Вместо того, чтобы утолить нашу печаль, вы ее еще усиливаете. И самый большой неприятель пана нашего, короля его милости, и Речи Посполитой, отчизны нашей, рассудил бы в нашу пользу, и наверняка по разумению людскому для любого внимательного человека вся вина ваша обнаружится. Мы полагаем, что договор менее всего с нашей стороны нарушен. А о том пролитии крови братьев наших, что вы на народ перекладываете, так мы думаем, что вы виновных покарать не хотели. И это объяснение ваше в то время принимая, думали мы, что вы, этот несчастный нынешний случай грехам своим и Божьему гневу приписав, его милость пана воеводу с дочерью и других людей, которые в живых остались (как можно скорее со всем их имуществом при нас, послах короля его милости), желаете отпустить в Польшу к королю его милости. И об этом мы сами теперешнему государю вашему ради прочного будущего мира челом били. Мы также к королю его милости, пану нашему, приехав, добивались бы того, чтобы установить вечный мир. Но так как нас, вопреки обычаям всех христианских государей, да и бусурманских, вы задерживаете и тем короля его милость, пана нашего, и Речь Посполитую нашу, Польскую корону и Великое княжество Литовское, оскорбляете, то уже трудно это на чернь возложить. Поэтому и вина за то пролитие невинной крови братьев наших не на народе, на который вы ее перекладываете, но на сегодняшнем государе вашем, на вас самих, боярах думных, находится и оставаться должна. После этого, наверное, ничего доброго между народами вашим и нашим быть не может. А Господь Бог видит, что после этого с обеих сторон между нами, христианами, установилось зло, будь то по вашей или по нашей вине. И вы за это должны будете дать отчет Господу Богу по суровому счету”.

Получив ответы панов послов, далее с ними не спорили. Только сказав, “что вам, как тем, которые отправлены послами не к нынешнему государю нашему великому, князю Василию Ивановичу, но к прошлому Расстриге, не следует так много и вольно говорить”, — отправили их на свои дворы.

Дня 22. Посла своего по имени Григория Волконского отправил царь к королю его милости,[207] с которым позволили каждому из панов наших отправить своих посланцев и письма послать. И послали.

Дня 25. Снова собрался мир, до нескольких тысяч перед воротами крепостного двора, на Лобном месте, где им имел обыкновение царь представляться, с оружием, с каменьями. Не ведали мы, по какой причине, только к нам слухи доходили, что часть бояр, не известив царя и других бояр, взбунтовала их, сказав, что царь приказал оставшуюся “литву” побить. Выезжал к ним царь спрашивать, по какой причине они собрались, и, поняв, приказал им разойтись, и тех бунтовщиков потом наказали. Были мы, однако, в тревоге несколько дней, проводя их без сна.

Раздел 9

Июль

Дня 1. Начали до нас доходить слухи о Дмитрии, что он смог уйти от той опасности, но мы этому не верили.

Дня 8. Перевели пана воеводу с царицей; дочь его со всей челядью перевели из крепости, из Борисова двора, за другие стены — на двор Афанасия, который был послом, а самого посла, вскоре по смерти Дмитрия, сослали в опале в Сибирь.

Дня 15. Пана старосту саноцкого первый раз отпустили на несколько часов к пану воеводе.

Дня 22. Как и в другие дни, бояре (которые там в то время большую власть имели, нежели сам царь), порвав с Речью Посполитой, когда услышали о неприятеле, выезжали в поле и договаривались с миром о нашей жизни. Мир на это не соглашался, говоря: “Бейте их сами, пусть вам так же достанется, как и братьям нашим”. Потом бояре между собою договорились, чтобы нас по разным крепостям разослать. В те дни были мы в тревоге, когда до нас доходили такие вести.

Раздел 10

Август

Дня 1. Волнения были в крепости из-за подброшенных грамот, которые были подписаны именем Дмитрия. Не хотели их читать публично. Но, понимая, что это подделано было, сличали, собрав всех дьяков, почерк и грамоты. Но такой руки обнаружить не могли.

Тем временем также войска выслали из Москвы, ибо им “пристегнули фалды”.[208]. Пограничные крепости, начиная с Путивля, стали сдаваться[209].

Вести были то о Петрушке, сыне государевом,[210] то о Дмитрии,[211] то о обоих вместе, что войско к ним пограничное собиралось, присягая и повинуясь ему. Поэтому насильно люд на войну гнали.

В тот же день первый раз князю Вишневецкому позволили быть у пана воеводы.

Дня 2. Разобрали мост в крепость у одних ворот. Очень много огнестрельных орудий установили.

Дня 3. Пану старосте красноставскому первый раз очень долго позволили быть у брата, у пана воеводы.

Дня 8. Князя Вишневецкого со всем двором его, присоединив слуг