Генри Роллинз - Железо Страница 25

Селби сказал, что хочет немного романтики в своей жизни. Сказал, что ему приятно посылать кому-то цветы и открытки. Наверное, тут нет ничего плохого, тем более что говорил это Селби, а он мужчина. Я знаю одну девушку, она присылает мне цветы, открытки и прочую чепуху. Конечно, я немедленно их выбрасываю и думаю, сколько всего я мог бы сделать на те деньги, что она потратила на этот мусор. После того как мы трахаемся, она скрывается в ванной. Через минуту выныривает с влажной мочалкой и вытирает мне член. Ну не мило ли? Компания «Холлмарк», выпускающая поздравительные открытки, должна бы сделать такую, с хорошенькой надписью: «Ты такая красивая, когда вытираешь сок с моего усталого члена».

Может быть, я перегорел. Типичный мужлан, мерзкий неопрятный ёбарь, настоящий американский красавчик. Это форма слепоты, вазелин на объективе, никаких проблем. Я знаю, ты сейчас смеёшься, считая меня полным выродком. Я последний человек, неромантический тип, который во всём видит лишь жирнозадую биологическую оргию. Ну и ладно.

Может, в один прекрасный день я из всего этого вынырну, но вот сейчас… мне schwarz, пожалуйста!

10 марта 1989 г. Берлин, Германия: Что лучше всего подходит к чашке кофе? Ещё одна чашка. Утренний кофейник преданно стоит слева от меня на отдельной горелке. Через несколько часов мне ехать в Кёльн. Небо сегодня серое. Я один в ресторане большого отеля. Я завтракал сегодня вместе с Селби; мы делали это последние несколько дней. Он великий человек. Для меня честь – путешествовать с ним, быть рядом с ним всё время, видеть каждый вечер, как он работает. Это много значит для меня – всё.

Ах да, мы пьём кофе и чувствуем, как крепчает изоляция. Представь себя за столом, ты тупо уставился на трещинку в его поверхности. Твои глаза – пустырь для всего мусора, для всего, что потерялось и выброшено. Все, кого ты знал, весь прошлый опыт, десять жизней под серыми небесами, планета дождевых бурь переполняют тебя. Ты совершенно один. Ты выходишь на долгую прогулку сквозь себя – без движения. Не помнишь, когда ты сел сюда. Время на короткий промежуток перестаёт существовать. Изоляция, изоляция, которую чувствуем все мы. Иногда она так ясно ощущается, что становится вполне отдельным существом. Сидит напротив в одном с тобой пустом пространстве раздроблённого времени. Свобода может быть пустырём. Она наполняет тебя ничем, а ты сиди потом и разбирайся. Изоляция собирает меня воедино. Все те часы, что я провёл в фургоне, глядя на бегущую дорогу. Я оборачиваю себя вокруг себя. Изолированные части жаждут изолированных частей, которые жаждут. Мы можем сблизиться лишь на вот столько. В этой истине есть своя суровая, скудная красота, чистая линия. Даже когда мы вместе, мы разделены. Наверное, есть моменты, мгновенья силы, времени вне времени. Мгновенья, что поистине больше жизни.

Конец пути определяет путь. В конце пути ты один. Жизнь – вспышка, рукопожатие в темноте. В одинокой комнате, переполненной людьми, – вот они, вот ты. Правда вопит тебе прямо в рожу. Иногда ночь – удар ниже пояса.

20 марта 1989 г. Амстердам, Голландия: Сегодняшний вечер проползает, как хорошо откормленный таракан. Сижу один в своём номере. Дешёвый город – Амстердам. Вваливаются уроды, торгующие гашишем, их зазывные речи перемежаются резким кашлем. Один парень последовал за мной в банк. Я обдумывал, не пальнуть ли ему в голову, но так поступать в публичном месте нельзя. Не хочу ввязываться в разборки со свиньями в таком месте. Хотя это что-то– ухайдакать голландского легавого. В здешней гостинице подают ужасающий кофе. Я вижу свет. Я чувствую тяжкое бремя. Я останавливался в этой гостинице в ноябре 1985-го, когда выступал на поэтическом фестивале «Единый мир». Там было много достойных людей. Джеффри Ли Пирс, Я.К.Дж., З'ев. Они были великолепны. Однажды утром я вышел в холл, а там на полу спал Муфтий из «Einsturzende Heubauten» – ждал, когда ему освободят номер.

Сегодня свободный вечер. Время приближается к полуночи. Луна полная и светит в канал напротив отеля. Хорошо быть одному. Иногда мне хочется, чтобы ночь продолжалась вечно. Дневной свет приносит статическую перегрузку человеческой суеты. Мне в последнее время трудно не замыкаться в себе. Я чувствую себя таким пустым. Я не хочу быть с кем-то другим. Это просто ещё одно ничто, ещё один жест, ложь. Иногда жизнь – такая бородатая шутка. Ещё одна ночь в номере какого-нибудь отеля, в каком-нибудь городе, в какой-нибудь стране, где-нибудь. Я курю такие ночи одну за Другой, как сигареты. Эти номера – светящиеся кубики. Ночи – швы, что держат меня воедино. Все лица отпали, я никого не вижу в этом сне. Айзек Хейз на кассете поёт «Проходи». Я раньше ставил её, когда мне бывало одиноко. Когда я ставлю песню теперь, я слышу её иначе. Не такая хорошая. Мне нужно выйти из этой комнаты и глотнуть немного воздуха.

21 марта 1989 г. Амстердам, Голландия: Прогуляться от гостиницы до центра города и не попасть под машину, велосипед или трамвай – уже победа. Я прикидываю, сколько туристов прикончили летучие голландцы Амстердама. Бьюсь об заклад, постоянные жители Амстердама туристов и любят, и ненавидят. Любят деньги, которые те приносят в город, и точно так же ненавидят их грубость. Сегодня утром, по дороге в музыкальный магазин я слышал, как группа молодых людей говорит по-английски. Они окружили большую стаю голубей и пинали их до смерти. Один сказал: «Зырь, какие орлы!» Другой сказал: «Где мой двадцать второй калибр, всех бы перебил!» Проходя мимо, я изо всех старался выглядеть датчанином. Туристы покупают блоки сушёного собачьего дерьма, думая, что это гашиш. Бегут назад в свои гостиницы и выкуривают это, думая, что город настолько крут, что можно покупать эту дрянь прямо на улицах. Какой-то датский парень с полными карманами гульденов хохочет до упаду – США благодарит. Видит, как на перекрёстке срет собака, и говорит с лучшим калифорнийским акцентом: «Гашиш, чуваки, потрясно!» Голландцы овладели искусством отвечать невозмутимо. В таких случаях чувствуешь себя невероятным идиотом. Неважно, что спрашиваешь, – тебе ответят, словно по учебнику русской истории. Чем больше энергии вкладываешь в вопрос или приветствие, тем скорее тебя затормозит медленная, размеренная речь с более правильной, чем у тебя, грамматикой. А если вздумаешь отпустить шутку, голландец отступит ещё на десять здоровенных шагов по коридору бесконечного мороза.

К теме убийственных тенденций голландских дорог. Я заметил одну штуку с водителями. Их глаза удивительно интенсивно сфокусированы на чём угодно – кроме того, что прямо перед ними. Сегодня я слышал множество гудков, и вслед за ними – рёв и вопли на французском, немецком, английском и испанском, но ни одного крика на голландском.