Юрий Комарницкий - Старший камеры № 75 Страница 25

Подходит время обеда. Я доволен. У меня есть восемь заказов. Правда, ноги у меня болят, но это не беда. Похуже то, что после рабочего дня в моей голове образовывается пустота и начисто пропадает желание разговаривать. Вот только эта профессио нальная фраза: «Здравствуйте, мы из быткомбината». Иду по дороге и без надобности шепотом ее выговариваю.

— Н-н-н-ничего, так и должно быть, — успокаиваю я себя, — ведь я — коммивояжер.

У меня в кармане всегда есть деньги. Это подозрительно и непривычно для окружающих. Это обстоятельство необходимо скрывать. Когда у российского мужчины в кармане скапливается больше пяти рублей, это уже должно настораживать. Семья — ячейка государства, а разбазаривать государственные деньги не положено! Ну а если говорить серьезно, причина элементарно простая — мизерные заработки. И еще: наши мужчины смирились с тем, что их считают потенциальными пьяницами. Двух этих факторов вполне достаточно, чтобы приличные деньги водились только в снах. Что касается чековых книжек, привычных во всем мире, я считаю такую рекламу на экранах наших телевизоров издевательством над многомиллионным народом!

У меня обед. Я устало бреду среди похожих друг на друга, как близнецы, домов в надежде отыскать закусочное заведение.

Ресторанов в рабочих кварталах, как правило, нет. Остается только отыскать столовую или кафетерий. Наконец, через двадцать минут тщательных поисков, вижу стандартный дом, на первом этаже которого висит изъеденная ржавчиной вывеска:

«Столовая № 7».

В зале не раздеваются. Стоит зловонный залах подгоревшей пищи. Толпятся люди в рабочей одежде.

Я занимаю очередь и еще через полчаса получаю кровавокрасный свекольник и шницель с вермишелью, слипшейся в один комок.

Еще я беру горячий чай. Горячий чай, что может быть лучше, особенно если делаешь ставку только на него.

Я проглатываю обед и ощущаю, как он чугунной болванкой оседает в моем желудке. Остается только закурить. Но в процессе рабочего дня я никогда не курю.

Поиски столовой и сам обед заняли у меня больше часа. Интересно, как выкручиваются рабочие? Впрочем, у них не зарплата, а зря плата — вспомнил и успокоился.

После обеда ужасно не хочется работать. Мучительно пропускать через себя весь психологический процесс набора. Но стоит начать, все пройдет буквально через несколько минут. Ура! Прошло!.. Я собираю волю в кулак и направляюсь в микрорайон продолжать работу.

Тяжесть в желудке не проходит. В этом нет ничего удивительного. Когда я представляю, что творится в моей утробе после попадания туда хлебного шницеля, сгустка вермишели и кислого свекольника, я успокаиваюсь. Все так и должно быть.

Нажимаю кнопку звонка. Дверь не открывают. За дверью детский смех. Хочу уйти, но привычка доводить дело до конца удерживает. Открывается дверь… О господи!!! Огромная овчарка, открыв пасть, прыгает на меня. Я едва успеваю отскочить от двери. Овчарку удерживает ремешок, конец которого привязан к чему-то в коридоре. Ее зубы щелкнули, едва не коснувшись моего носа. Что это?.. Ага… Все ясно! Родителей нет, а дети резвятся. Впрочем, такое уже было. Ведь я — коммивояжер. Зарабатываю деньги самым легким способом на свете.

Я сдерживаю нервную дрожь и поднимаюсь этажом выше. В квартире, куда я попадаю, хозяйничает ярко накрашенная жен щина лет тридцати.

Необходимо сфотографировать ребенка. Она наряжает трехлетнего малыша с круглыми, как у тюлененка, глазами в полосатый костюмчик и садит на диван. Малыш боится, она его успокаивает:

— Не бойся, Мишенька, дядя хороший.

То, что я не такой уж плохой, я знаю сам. Но и то, что она желает от меня чего-то большего, я тоже чувствую. Женщина, усаживая малыша, то и дело старается распахнуть коротенький халат, показывает мне толстые белые ноги. Через своего сынишку она затевает со мной игривый разговор:

— Дядя хороший, не то, что наш папа, — многозначительно на меня поглядывает. — А где наш папа?.. У-у-у, какой нехороший.

Я эту женщину понимаю. Жизнь есть жизнь. Физиология берет свое. Но мне совершенно не хочется. Я фотографирую малыша, отказываюсь от предложенного обеда и ухожу.

Дома, подъезды, этажи, квартиры и опять этажи, дома, подъезды. Тысячи, десятки тысяч контактов, лиц.

В последнее время меня неотступно преследует чувство, будто каждый встречный человек мне уже знаком. Вернее сказать, его лицо. Что это? Одна из разновидностей шизофрении? Стоит мне сделать перерыв в работе — это проходит. Перерыв буквально в два-три дня. Это наводит на размышления.

Как бы там ни было, я — коммивояжер, бродячий фотограф, сборщик заказов от населения.

Два раза в месяц я обязан являться в свой комбинат бытового обслуживания, сдавать заказы в работу и получать для раздачи готовую продукцию. Командировочные нам не оплачиваются. Мое оружие: образцы, ноги, язык. Все важно в одинаковой мере. Транспортом «фирма» нас не обеспечивает.

Иногда я ловлю себя на мысли, что начинаю стареть. Особенно в минуты, когда от бесконечных подъемов с этажа на этаж начинает бешено колотиться и покалывать сердце. Впрочем, не только сердце.

Печень тоже барахлит. Причин много. В моей жизни были периоды, когда отсутствие духовного общения, одиночество ввергали меня в омут пьянства. Нет, это не было болезнью. Болезнью было одиночество. Знаете ли вы, что это такое? Это когда нет ни родных, ни друзей, ни дома. Вернее, все это есть, но не твое. Люди, которые тебя окружают, погружены в мир иллюзий, грез, которые чередуются со вспышками истерии, привитой тиранией. Они убиты, заморожены убогим подобием философии. Их запросы в конце концов сводятся только к удовлетворению животных инстинктов. Тот, кто им осмелится говорить это в лицо, будет немедленно уничтожен пошлой демагогией, а затем, если не сумеет вовремя уйти, — физически.

Мне 38 лет. У меня рост выше среднего, слегка вьющиеся волосы, голубые глаза, широкие плечи. У меня прямой с горбинкой нос, смуглая кожа и правильный овал лица. Такие лица вызывают доверие, располагают к общению. Это мне очень помогает в работе. Я — коммивояжер.

Моя работа подарила мне максимальную свободу, которая только возможна в моей стране.

У меня нет налета лакейства, как у многих коллег, несмотря на то что я работаю на этой работе давно. Это объясняется тем, что работу я выбрал не по призванию, а во имя того, чтобы быть свободным.

Дома, подъезды, квартиры. Иногда мне кажется, что я родился в подъезде, что подъезд — мой дом, что в подъезде меня похоронят.

По внутренностям подъезда можно определить очень многое: какие жильцы проживают в квартирах, степень их солидности, чистоплотности, семейного положения.