Михаил Филиппов - Осажденный Севастополь Страница 25

Впрочем, в тот же день черноморские моряки имели удобный случай сравнить искусство неприятеля с своим собственным. Около пяти часов пополудни большой двухдечный винтовой корабль под английским белым контр-адмиральским флагом отделился от флота и стал быстро приближаться к рейду. На площадке библиотеки в это время находилось несколько офицеров, и с ними Владимир Иванович Истомин[45], командир корабля "Париж", произведенный за Синопское сражение в контр-адмиралы.

Русские моряки с замиранием сердца следили за движением английского корабля. Корабль держался под парусами довольно близко к рейду и как будто дразнил черноморцев.

— Кажется, Джон Буль[46] хочет похвастать перед нами своими маневрами, — сказал Истомин. — Знаете, господа, — прибавил он, взглянув в трубу, — да ведь этим пароходом управляет отличный мой приятель!

— Как так? — изумились офицеры.

— Я не шучу. Ведь это "Агамемнон", и, по моим предположениям, на нем должен находиться контр-адмирал Лайонс[47], а это хороший мой приятель: мы познакомились в Ливерпуле. Но дружба дружбой, а я вам скажу, господа, что мой англичанин совсем оплошал. Посмотрите, как дурно выправляет рангоут! Просто колет глаз! А паруса они как переносят! Точно старые бабы! Это доказывает неопытность команды. Вот вам и надменные потомки Нельсона[48]!

Офицеры с восторгом слушали слова Истомина. Этот восторг вскоре сменился огорчением.

В мае 1854 года в Севастополе, вместе с Северной стороной, было уже сосредоточено семьсот шестьдесят одно орудие, причем некоторые из орудий были взяты с кораблей.

Но справедливость требует сказать, что с суши Севастополь был защищен весьма слабо. Корнилов, как моряк, естественно, заботился более всего о флоте.

Что же делал князь Александр Сергеевич Меншиков? Ввиду восстановления исторической истины, надо сказать, что еще в то время Меншиков жаловался на крайнюю нехватку рук, отсутствие средств и недостаточность предоставленных ему полномочий. А тогда Меншиков еще не был главнокомандующим в настоящем смысле этого слова. Нередко случалось, что князь просил того или другого генерала и даже полковника дать ему солдат для производства работ и получал ответ: "Нельзя обращать войска на инженерные работы". Меншиков радовался, когда встречал командиров, имевших более осмысленный взгляд на вещи. Однажды, объезжая укрепления, князь остановился близ укреплений, которые сооружались за Артиллерийской слободкой; невдалеке от кладбища князь увидел Волынский полк, которому производилось учение. Полковник, маленький, плотный, пожилой уже человек, круглолицый, с орлиным носом, энергично командовал полком. Это был Хрущов[49]. Полк его стоял в то время на Южной стороне, занимая бухты Камышовую, Стрелецкую и Казачью: то была опасная позиция, так как легко было ожидать, что именно здесь высадится неприятель.

Хрущев был старый холостяк, совершенно монашеского поведения. Солдаты его любили, офицеры нередко собирались у него на даче, в Камышовой бухте, пообедать, так как командир отличался хлебосольством. Здесь радушный хозяин расхаживал с своей неизменной суковатой палочкой, у которой вместо ручки было изображение птицы, и предоставлял своим гостям полную свободу, которою они нередко злоупотребляли. Особенно любили разные мальчишеские выходки состоявшие при Хрущеве прапорщик Маклаков и поручик Михайлов…

У того же полковника Хрущова была чуть ли не лучшая музыка во всем Севастополе. Он завел в своем полку итальянца-капельмейстера, по фамилии что-то вроде Папини, и если в Севастополе кто-нибудь хотел дать бал или сыграть свадьбу, то наперерыв обращались к Хрущеву.

Хорошие отношения между Меншиковым и Хрущевым начались с описываемого нами случая.

Посмотрев на ученье волынцев, Меншиков поздоровался с солдатами. Князь имел прескверную привычку здороваться с войсками чуть не вполголоса, и часто случалось, что солдаты, не расслышав его слов, хранили гробовое молчание. Но Хрущов, зная эту слабость князя, предупредил своих волынцев, и они гаркнули: "Здравия желаем, ваша светлость!" Меншиков просиял и завязал с Хрущевым разговор об оборонительных работах, жалуясь, по обыкновению, на отсутствие рабочей силы.

— Если так, ваша светлость, — сказал Хрущов, — я поручу некоторые работы моим волынцам. Князь просиял еще более.

— А неудовольствие вашего начальства, полковник? — сказал он.

— Уж это я беру на себя, — сказал Хрущов. — Работа полезна солдату, разовьет силу, особенно молодых рекрутов.

В один из первых дней июня князь Меншиков сидел за утренним чаем в обширной столовой Екатерининского дворца, где была его квартира. Кроме нескольких молодых адъютантов князя здесь был еще командир недавно прибывшего гусарского Лейхтенбергского полка Халецкий. Меншиков умел быть любезным, когда того хотел. Он часто приглашал к обеду или к чаю начальников вновь прибывших частей, сажал их подле себя и старался расположить их в свою пользу. Но по большей части любезность князя производила впечатление лишь в первые дни знакомства с ним. Князь любил, чтобы перед ним, в свою очередь, преклонялись и, главное, признавали его великие стратегические познания. Если он замечал, что им сколько-нибудь принебрегают, Меншиков круто изменял тон и из светского человека превращался в надменного начальника.

В ожидании чая разговор шел о разных предметах, и князь выказывал свои энциклопедические познания. Один из адъютантов князя, Панаев[50], страстный наездник, говорил о лошадях. Князь тотчас прочел целую лекцию по иппологии.

— Удивляюсь, откуда вы, ваша светлость, не будучи кавалеристом, обладаете такими глубокими познаниями по части коннозаводства? — сказал генерал Халецкий.

— Говорят, ваша светлость, — вставил Панаев, — что будто вы в бытность вашу в германских университетах получили диплом не только доктора философии, но и ученого ветеринара…

Сказав это, адъютант несколько смутился, боясь, не обидится ли князь; но Меншиков одобрительно засмеялся своим дребезжащим смехом.

— Ты прибавь, братец, что у меня есть диплом на звание ученого кузнеца, и, на случай если моим завистникам удалось бы сместить меня с моего настоящего поста, у меня в руках остается ремесло.

— Ваша светлость, да, кажется, нет предмета, которого бы вы не знали! с энтузиазмом воскликнул Панаев.

— А вот здешние моряки находят же, братец, что я хотя и моряк, но недостаточно знаю морское дело. Эти господа убеждены, что морское дело знает только тот, кто умеет громко кричать матросам: "Все наверх!"