Александр Довгаленко - Исповедь военнослужащего срочной службы Страница 25

      На турнире Леха успел сделать два хода, один из которых был традиционный «Е2-Е4», после чего его соперник майор поставил ему совершенно детский мат, ибо был мастером своего дела. Вылетев из четвертьфинала, Леха совершенно не расстроился, а снова пошел шляться по городу. Явившись в условленный срок на аэродром (а может и опоздал чуток), он узнал, что самолет улетел без него, его даже не хватились. Распиздяйство в рядах ВВС СССР всегда было на высоте. Ему присоветовали подойти на железнодорожный вокзал и обратиться к военному коменданту оного, чтобы он помог Лехе получить воинское требование и проездные документы до родной части. Придя на вокзал, Леха увидел стоящий возле перрона пассажирский поезд, кажется Рига-Калининград, не помню точно, который в те времена проходил через Шауляй, и, с его слов, повинуясь какому-то странному порыву, зашел в один из вагонов. Через несколько минут поезд тронулся, проводники не обращали на солдатика ни малейшего внимания, а чтобы не мозолить глаза, он потихоньку перемещался из вагона в вагон. Самым удобным местом был вагон-ресторан, там никому в голову не пришло бы спросить у солдата документы и билет, и можно было посидеть. Немного денег у него было, и он спокойно доехал до Калининграда, благо границ и таможен тогда еще не было. В Кениге ему удалось без приключений добраться до дома, избежав столкновения с патрулями и переодеться в гражданку. Три дня жировал Леха на домашних харчах, пока не появился его старший братец, который, узнав историю Лехиного «отпуска», в довольно резкой форме посоветовал Лехе срочно возвращаться в часть, дабы не навлечь на свою голову всевозможных неприятностей. Ему был куплен билет, и он был зверски отправлен обратно в Ригу. По приезду Леха был сильно удивлен тем, что никто даже не думал его искать.

      Прочитав еще раз Лехино письмо, я задумался. Ситуация у меня складывалась совершенно идентичная. В карантине всем было совершенно пофиг, куда я направлюсь. В казарме же родного полка меня тем более никто не ждал в ближайшее время. Сложность же заключалась в том, что на улице стоял редкостный дубак, на мне была вовсе не парадная форма одежды, увольнительные документы отсутствовали, а для того, чтобы сесть на поезд, следовало сначала попасть в Москву, на Белорусский вокзал., ибо на Кубинке калининградский поезд (точнее оба) не останавливался. Приличной гражданки у меня тоже еще не было, друзей, у которых ее можно было бы одолжить, я еще не завел. Шанс залететь был слишком велик и я с большой неохотой отказался от столь заманчивой затеи.

      Времени было вагон, я зашел в парикмахерскую, где более-менее привел в порядок свой изрядно заросший кочан, затем перекусил в чайнике и засел в библиотеке. Возвращаться в казарму родного полка мучительно не хотелось. Судя по всему, ничего хорошего меня там не ждало. Однако к вечеру голод дал о себе знать и я поплелся в родные пенаты, чтобы не опоздать к ужину.

      Мое появление в начесанной шинели, зверски ушитой и отглаженной шапке и с сержантскими лычками на погонах вызвало сначала немую сцену в казарме (в карантине у меня было достаточно времени и мудрых наставников, чтобы привести свою форму в божеский вид, соответствующий гордому званию хоть и младшего, но сержанта). Сидящий верхом на тумбочке дежурный по эскадре (дневальные шуршали, наводя порядок, такое часто практиковалось) щелкнул отвалившейся челюстью и с идиотской улыбкой в шутку заорал «смирно». Полказармы сбежалось посмотреть на возвращение блудного попугая

      Мой старинный недруг, Насуров, почесал затылок, а потом изумленно заорал: " Нэх@я сэбэ, я пачты гот праслужиль и еще ифрэйтар, а ему сэржанта далы! Гдэ Аллах? Гдэ справэдливасть?". Кстати, впоследствии парнем он оказался неплохим, только темноватым и слишком вспыльчивым.

      Похоже, Ризо сдержал свое обещание, на меня никто явно не наезжал, народ вел себя вполне доброжелательно. Похоже, что битва за выживание если и не отменялась, то по крайней мере откладывалась на неопределенное время. Моему появлению обрадовались еще и потому, что теперь было кого ставить в наряд дежурным по эскадре, было кого посылать в караул у знамени части (это был пост, на который ставили исключительно ефрейторов и сержантов, если была такая возможность, впрочем) да и вообще, лишняя пара рук и ног всегда приветствовалась — работы хватало.

      Деды критически осмотрели мой прикид, поцокали языком, осмотрев не по сроку службы ушитую шапку, немного подтянули ремень и в целом остались довольными видом новоиспеченного сержанта. После ужина они пообещали мне подарок по случаю возвращения — ночной наряд на чистку картошки в столовой в компании таких же «молодых» как и я. А народу нашего призыва в эскадру за время моего отсутствия прибыло изрядно. Работать мне было не в падлу, зато это была хорошая возможность познакомиться со всеми новоприбывшими. Часов до двух ночи мы ковыряли проклятые глазки (саму картошку чистила, а больше портила чудо машина, напоминавшая большой электронаждак, установленный вертикально, мы лишь дочищали после нее). Зато отожрались на славу — в столовой было чем поживиться.

      О столовой стоит сказать отдельное слово. Это было здоровенное мрачное и высокое одноэтажное здание, выкрашенное в серый цвет. Поварами работали в основном узбеки и несколько человек гражданских — толстые крикливые бабищи с красными распаренными лицами, каждый вечер сгибавшиеся под тяжестью огромных сумок и авосек, которые тащили домой. Я как то даже позавидовал им — мне бы хотелось иметь хотя бы ноги такой толщины, какой у них были здоровенные ручищи. Встретиться с такой теткой в темном переулке было страшновато — укатала бы враз. К тому времени стеклянная посуда (как выяснилось, память о какой-то показухе) напрочь исчезла, ложки и вилки стали алюминиевыми, да и посуда тоже. Качество жратвы заметно ухудшилось. Как-то я забрел в цех, где стояли здоровенные котлы и непосредственно изготовлялась эта самая пища и веселый узбек-повар на моих глазах открыл крышку одного из них и преспокойно выжал в чай тряпку, которой только что протирал пол. "Диля цвэта" — сказал он и добавил "никаму не скажи, пиздули палучышь!" и подмигнул мне. Дня три я к чаю не прикасался, но потом просто забил на это. Точно так же было и с жареной рыбой, когда мы, находясь в очередном наряде по столовой, решили ей поживиться в кладовой, от которой у нас оказались ключи. Открыв дверь и включив свет, я сначала не поверил своим глазам — на противнях с рыбой сидело десятка два здоровенных крыс и неторопливо жрали эту самую рыбу. На наше появление они отреагировали довольно вяло — неспешно разбежались кто куда, волоча в зубах недоеденные куски. Армейские столовские крысы (как впрочем и их двуногие родственники) отличались невероятной наглостью и почти полным иммунитетом к человеку — они никого не боялись, были толсты, задасты, я самолично дал однажды пинка одной особо раскормленной особи, зад которой попросту застрял в дыре, куда она пыталась скрыться. На заднем дворе столовой (редкостный свинарник) они вообще чувствовали себя полноправными хозяевами, даже тетки-поварихи их боялись.