А. Диесперов - Блаженный Иероним и его век Страница 25

Женщина — вождь в этом деле..."

И затем в одном из посвящений Иероним пишет: "Прежде чем перейду к Софонии, девятому в ряду двенадцати пророков, мне представляется уместным ответить тем, кто считает меня достойным посмеяния за обыкновение, забывая мужей, преимущественно писать для вас, о, Павла и Евстохия! Но если бы они знали, что Ольда, между тем как мужи молчали, пророчествовала; что Деввора, одинаково судия и пророчица, победила врагов Израиля, в то время как Варак малодушествовал; что Юдифь и Эсфирь — во образ церкви — и убили противников и готовый погибнуть Израиль освободили от опасности, — они никогда не глумились бы надо мною за моей спиной. Умалчиваю об  Анне  и  Елизавете и об остальных святых женах, которых, как звездные огни, делает незримыми сияющее светило Марии. Перейду к языческим женщинам, чтобы видно было, как и для светских философов имеет значение различие душ, а не тел. Платон выводит Аспазию участницей своих диалогов, Сафо  ставится  в  одном  ряду с  Пиндаром  и  Алкеем. Фемиста рассуждает о философии среди мудрецов Греции. Корнелии, матери Гракхов, т. е. родственнице вашей, удивлялся весь народ римский. Карнеад, красноречивеиший из философов, остроумнейший из ораторов, привыкши стяжать шумные одобрения в академии и среди консуляров-сенаторов,  не  стыдился в  частном доме  спорить  о  философии, имея  собеседницей матрону. К чему упоминать еще о дочери Като-на —  жене Брута, которой  доблесть заставляет  нас уже  не так чрезмерно  удивляться  твердости отца и мужа?  История,  как  греческая  так  и  римская,  полна добродетелями женщин, которые требовали бы целых книг. С меня же — так как у меня иная задача — будет довольно  сказать  здесь,  что  воскресший  Христос прежде всего явился женщинам, и они для апостолов-посланников были апостолицами-посланницами в свою очередь, да устыдятся  мужи, что не искали Того, Кто был  уже  найден  полом слабейшим".

Да и все вообще старые отношения с римским кружком женщин поддерживались в Вифлееме. Павла и Евстохия думали даже убедить Марцеллу переселиться в Св. Землю, с каковой целью Иеронимом было написано увещательное послание к последней. По всей вероятности оно было одним из ранних палестинских произведений Иеронима, так как в нем еще слышится горечь римских воспоминаний. "Конечно, есть там (в Риме) святая церковь, есть трофеи апостолов и мучеников, есть истинное исповедание Христа, есть проповеданная Апостолом вера и слово христианское, каждодневно все выше возносящееся над попранным язычеством. Но самая слава, могущество и обширность города, все эти "видеть" и "видеться", "приветствовать" и "быть приветствуемым", "хвалить" и "порицать" или говорить или слушать, наконец, даже против воли выносить все это множество людей — все это столь далеко от обетов и мира монашеского. Или принимаем посещающих нас — и теряем добродетель молчания, или не принимаем — и обвиняемся в гордости. Иногда, чтобы в свой черед ответить на посещение, спешим к гордым порталам и под брань и насмешки прислуги вступаем в золоченые двери"...

Бедный монах даже в Палестине не мог забыть этого презрения к себе со стороны аристократических  холопов.

Из всего этого Марцелла должна была убедиться, что "это место (Вифлеем. — А. Д.) священнее Тарпейской скалы, которая являет на себе знак гнева Божия, будучи так часто поражаема молнией". Но желаемого действия письмо не имело. Марцелла осталась в Риме, хотя некоторые другие женщины из общества Павлы и Евстохии не раз посещали их в Палестине. Зато тем чаще шли оттуда (из Рима) письма, равно как и со всех почти концов тогдашнего римского мира. "С крайних пределов Галлии скрывающегося в селении Вифлеемском вызываешь на ответ по вопросам, касающимся Св. Писания". Конечно, соответственно этому приходилось и многим отвечать. "Признаваясь откровенно святой душе твоей, у меня всегда столько требуют писем в единственное время, удобное для плавания на Запад, что если бы я все захотел писать каждому — я никак не сумел бы справиться с этим". И опять приходилось работать по ночам, и спешить, и извиняться за небрежность и краткость. "Это в одну ночь, когда уже канат отвязывался от берега и матросы кричали на корабле, я продиктовал наскоро, насколько мог припомнить и сохранил в сердце моем от продолжительного чтения". Иногда письма сопровождались трогательными подарками. "Шапочку твою, малую по вязанью, но широчайшую по любви, принял с охотою для согревания старческой головы и радовался о подарке и его дарителе". Марцелла не забыла даже прислать несколько вееров (muscaria) для отмахивания докучных насекомых во время  работы.

Письма, получаемые Иеронимом, и ответы на них обычно носили, как и во время римского пребывания, экзегетически-богословский характер. Но нередко также вопросы, обращенные к нему, касались явлений нравственного порядка, даже просто житейского. Множество недоразумений всякого рода, множество "казусов совести" предлагалось на его разрешение. Как раз к просьбам, преследующим цели житейско-практические, могут быть отнесены отчасти те, где речь идет о директивах воспитания юных душ, причем ответы Иеронима рисуют довольно полно римскую систему первоначального обучения. В этом отношении особенно любопытно "Письмо к Лете о воспитании дочери". Там, между прочим, читаем такие советы:

"Пусть для нее будут сделаны буквы из  бука или слоновой кости и каждая названа соответственно ее начертанию. Пусть она играет в них, чтобы самая игра являлась для нее научением. И пусть не только запомнит  буквы  по  порядку и  распевает их по памяти,  но следует  часто  смешивать  их  между  собой,  последние со средними, средние с первыми, чтобы она знала их не только по звуку, но и по виду. А когда начнет со стилем в дрожащих пальчиках учиться писать по воску, пусть или чья-нибудь опытная рука направляет ее нежные суставы,  или же  самые буквы будут вырезаны на доске, чтобы по этим желобкам шел ее  стиль, удерживаемый ими, и не мог отступать от них. Пусть за награду  учится складывать слоги и  поощряется теми  подарками, которые  приятны  для  ее  возраста. Пусть имеет подруг по учению, которым могла бы соревновать  и  похвалам которых  она  бы  завидовала. Не  следует бранить  ее,  если она  ленива,  но  одобрениями  поощрять  ум, чтобы  радовалась быть  победительницей  и  страдала, будучи  превзойденной.  Прежде всего следует остерегаться, чтобы не возненавидела  ученья,  чтобы  отвращение  к  нему, воспринятое в детстве,  не  перешло и в  годы  зрелости". Порою в этих посвященных воспитанию письмах Иеронима прорываются ноты резкие, почти отталкивающие (когда речь заходит о "больных вопросах" писавшего). И тогда кажется несколько странным, что даже старость, по-видимому, ничего не внесла примиряющего  в многомятежную душу отшельника.