Яков Кумок - Губкин Страница 25

Статья долго пролежала в портфеле редакции (года полтора; Иван успел уехать из Карачарова в Петербург, поступить в Учительский институт и закончить первый курс), но зато появилась в номере, насыщенном интересными материалами, в соседстве с эрудированной рецензией на «Философские очерки» Н. Страхова, анализом психологического учения Гербарта и чрезвычайно любопытными очерками «Народное мировоззрение и школа», «Общее образование (по взглядам Кондорсе)», «Новые педагогические движения на Западе». (Нет сомнения, что все эти материалы Губкин прочел; он вообще внимательно следил за журналом «Образование», который — это нетрудно усвоить даже из приведенного перечня — отличался разнообразием тематики, солидностью и широтой взглядов. А когда нужно было, журнал умел отстаивать эти взгляды и проводить их сквозь цензурные заслоны.)

И это он еще раз доказал, опубликовав вторую педагогическую статью Губкина.

Глава 19

Она, собственно, не предназначалась для печати, а для устного изложения: это доклад, читанный на общем собрании общества взаимопомощи бывших воспитанников Санкт-Петербургского учительского института 23 декабря 1900 года. Попросту, на традиционном вечере бывших выпускников принято было обмениваться итогами работы за год и научными сообщениями о методике преподавания, способах постепенного усложнения учебного материала, выработке прилежания у детей и пр. Перенесемся на Десятую линию Васильевского острова. Высокий и длинный потолок аудитории едва затронут светом керосиновых ламп. На трибуне бывший первый ученик института, выпущенный два года назад, — Губкин.

Боже! С трудом узнаем мы неугомонного карачаровского учителя. Суров, худ, желт. За круглыми очками глаза смотрят немигающе-упорно и фанатично; часто сдергивает он очки и, низко склонившись, раздраженно и стыдливо протирает. Костюм его весь залоснился. Сидящие знают, как туго ему пришлось после выхода из института. Долго не мог приискать службу. Доброжелательно к нему настроенный преподаватель физики Наумов помог устроиться воспитателем в приют имени принца Ольденбургского, и сам Иван Михайлович потом вспоминал, что «проработал поистине кошмарный год под командой настоящего мракобеса и самодура — директора приюта Ильяшевича, который на моих глазах избивал ребятишек в кровь собственными руками».

Он начинает говорить! И голос-то, голос даже неузнаваемо изменился, стал резким, сухим, вызывающим. Речь его посвящена предмету несколько неожиданному и к педагогической науке непосредственно касательства, казалось бы, не имеющему. «К вопросу об организации управления городскими училищами по положению 1872 года». Министерство просвещения после многомесячного корпения выработало пухлый свод правил, долженствующих заменить те, которыми до сих пор регулировалась жизнь городских средних учебных заведений. Старые существовали почти тридцать лет и давно уже подвергались острой критике. Предстоящие изменения живо обсуждались в педагогической среде, но отнюдь не в печати, не на официальных собраниях!

Двадцатидевятилетний учитель с этим, кажется, решительно не может согласиться.

«При существующей сложности общественных взаимоотношений было бы весьма рискованным проводить канцелярским путем даже незначительную реформу. Поэтому учебная администрация при разрешении такой важной задачи, как переустройство школьной системы, ничего не проиграет, если выслушает мнения общества по этому поводу и обратит внимание на его заявления о желательности того или иного направления в предстоящих реформах».

Скрупулезно и неторопливо рассматриваются разные стороны коллективно-канцелярского творения; еще неясно, куда клонит докладчик, что выберет объектом сарказма или похвалы; язвительная усмешка проскальзывает между абзацами. Выпады стремительны и беспощадны. «Одним из таковых недостатков следует признать господство в нашей школе холодного и бездушного бюрократизма, губящего своим ледяным дыханием и бесчувственным отношением к живой человеческой личности все усилия и попытки сделать школу из «мертвого дома» рассадником истинного просвещения».

Выясняется направление главного удара. Директор! Отношения рядовых педагогов и начальства; уже в Положении 1872 года в статье 23 роль заведующего указана точно: по сути, хозяин и надсмотрщик; теперь почему-то регламентация прав показалась недостаточной, и в развитие статьи 23 появилось семнадцать параграфов.

«Уже одно изобилие этих параграфов показывает, что Инструкция, придавая очень важное значение установлению точных пределов власти начальников городских училищ, не пожалела ни места, ни времени, чтобы в мельчайших подробностях выяснить и определить все преимущества этой власти. Заметим здесь кстати, что Инструкция 1894 года вообще отличается большой склонностью замыкать всякие мелочи школьного быта в строгие рамки параграфа. Например, § 83 этого любопытного документа весьма озабочен тем, чтобы «стирание пыли со столов и прочей мебели производилось сырыми тряпками и ни в коем случае не теми, которыми вытирают классные доски»… И таких курьезных параграфов, как только что приведенный, в Инструкции не один. Стоит, например, обратить внимание на два следующих параграфа — 84 и 85, которые предписывают «печи в классах топить рано утром и при начале топки на некоторое время открывать форточки».

Превосходно, конечно, Губкин понимает и ясно дает и слушателям понять, что никак уж не санитарно-гигиеническая забота двигала сочинителями инструкции; он и спешит вернуться к разбору § 3. «На основании этого параграфа инспектор, если только он пожелает, может свести к нулю всю самостоятельность учителя в деле преподавания и воспитания, т. е. уничтожить одно из необходимых условий успешности всякого дела».

Раньше хоть некоторые вопросы позволительно было решать педагогическому совету (в частности, раздоры между учителями улаживал педсовет, считалось неэтичным директору влезать в дрязги; теперь и эта прерогатива совета уничтожалась; мало того: конфликт между директором и строптивым учителем предписывалось разбирать одному директору!). «Подобный порядок, само собой разумеется, и преданных своему делу учителей не располагает отстаивать свои взгляды и убеждения».

«Достаточно одного этого параграфа, чтобы остановить правильное развитие школьной жизни и повернуть ее на путь бездушного формализма, в корне убивающего самодеятельность личности и отводящего последней роль исполнителя чужих предписаний».