Владимир Зюськин - Истребители танков Страница 25

Новички попривыкли настолько, что ночью рыли картошку в огородах, брошенных хозяевами. Как-то отошел Нежурин от окопа метров на пятьдесят, только начал обирать с ботвы тяжелые клубни — вокруг рванули мины. Одна из них грохнула, судя по звуку, рядом с окопом. Сразу бросился туда. И завертелась карусель! Свист. Грохот. Земля вздрагивает, комьями взлетает в небо. А в висках стучит: неужели накроет окоп?

Тому, кто не бывал в подобной переделке, не передать всех ощущений. Да и чувствует новичок далеко не то, что бывалый боец. Нежурин, в первый раз попав под обстрел, не испытал большого страха. Все происходящее он не воспринимал как реальность, словно все было во сне. Ну, а сон, даже самый страшный, кончается. Надо переждать, и все встанет на место.

Когда наступил вечер, прозвучал приказ: занять открытые позиции! Выдали продукты на три дня: хлеб, сахар, колбасу. За ужином шофер пошутил: «Ешь, ребята, вволю. Убьют — останется». Не смешная вышла шутка.

Как стемнело, выехали на бугор и — дальше. Машины шли на малой скорости. Когда прибыли на место, комбат приказал к двум часам ночи тщательно окопаться. Сибиряк Котов, здоровый парень, наводчик орудия, заработал, как экскаватор. И других подгоняет: «Шевелись, ребята! А то мы здесь — как на ладони».

Сержант Деленок велел Нежурину заняться маскировкой, и тот принялся рвать тугой бурьян, остро пахнущую мяту. По недооборудованным позициям прошелся шквальный огонь: заговорил шестиствольный немецкий миномет, прозванный «Ванюшей». Пришлось бойцам жаться в одном пехотном окопе. Едва утихло — снова бросились копать.

Под утро впереди вспыхнул костер. Раздались крики: «С ума съехали!» Понеслась ругань. В ответ: «Молчать!» Оказалось, что костер — это сигнал. Сразу заговорили «катюши», заухали пушки, завыли снаряды, засвистели пули.

Артиллеристы услышали команду: все в окопы! А впереди раздалось: «Первый взвод! Вперед!» Пехота, окопавшаяся впереди, пошла в наступление.

Стало потише. Артиллеристы заняли места у орудий. Ждали команду, но ее все не было, и кое-кто из бойцов взялся крутить цигарки. Небо серело на глазах. Начался рассвет. Местность уже выплывала из ночной мглы, когда командир орудия взобрался на бруствер и, всмотревшись, сказал:

— Там, за балкой, ползают танки! Высунул голову из-за щита и Котов:

— Эх, хоть бы какой плохонький — для пробы!

— Какие твои годы! Попробуешь и хорошенькую, — пошутил Деленок.

Только он договорил — орудие накрыло снарядом.

Очнулся Нежурин — в ушах звон, воняет порохом. Когда вернулся слух, донеслись стоны. Ползет Котов: «Ребята, помогайте!» — еле выговорил и закрыл лицо руками.

Нежурин отдал ему на перевязку свой индивидуальный пакет. И почувствовал, что рука обвисла, как плеть, стала деревенеть. Достал бинт, припасенный в дорогу матерью, сам себе перевязал рану.

На другом конце огневой позиции — ужасный стон: осколок попал в патронташ, где лежали запалы к гранатам, и они разорвали Кайдалову живот. В предсмертной агонии бился сержант Деленок.

На горизонте появились десять вражеских танков. Они шли быстро, вот уже движутся по дну балки. «Нежурин, за панораму!» — раздалась команда. Василий взялся за наводку, но рука не действовала. Комбат с досадой отстранил его: «Иди в санчасть да помоги санинструктору донести Кайдалова».

В санитарной части у Нежурина обнаружился еще один небольшой осколок. Он застрял в мякоти ноги, выше колена. Однополчанин, поступивший позднее, рассказал Нежурину, что комбату Н. М. Дробану оторвало ногу, к тому же он получил ранение в голову, но успел уничтожить «тигра». Еще три танка подбили, благодаря наводчику Глухову, который тоже с Белгородчины.

Враг отступил — батарея пошла вперед. Следом за ней двинулась и санчасть. Раны Василия заживали быстро. Вскоре старшина Михайлюк, приехавший в тыл за продуктами, забрал его с собой в батарею.

Фашисты очень скоро поняли, что через Обоянь им к Курску не прорваться. Решили взять восточнее — через Прохоровку. Это была последняя ставка гитлеровского командования в осуществлении операции «Цитадель». Они сосредоточили под Прохоровкой огромные силы: сто танков и самоходных орудий на один километр. Такой плотности не было ни на одном из фронтов. Кризис Курской битвы назревал. Советское командование решило не ждать наступления, а нанести в этом районе мощный контрудар.

12 июля началось знаменитое Прохоровское сражение. «Земля тряслась, как наши груди, и залпы тысячи орудий слились в протяжный вой», — писал о Бородинском сражении Михаил Лермонтов. Через сто тридцать лет в сражении под Прохоровкой участвовали с обеих сторон одна тысяча двести танков и самоходных орудий да еще артиллерия.

Земля не только тряслась, она вставала от взрывов на дыбы.

В этом аду, в числе других подразделений, была батарея старшего лейтенанта Халтурина. На Прохоровском участке фронта его бойцы впервые «познакомились» с новыми мощными танками противника. Не только «сорокапятки» — даже 76-миллиметровые пушки, которыми была вооружена вторая батарея 1844-го полка, не могли пробить мощную лобовую броню новых немецких машин. И когда наблюдатель крикнул: «Танки!» — необстрелянные бойцы обеспокоено заерзали. Георгий Алексеевич поднял бинокль к глазам:

— «Тигры», «пантеры» — целый зоопарк… Лбы у этих зверюг крепкие… Целиться по гусеницам!

Первый снаряд, который поразил вражеский танк в гусеницу, был выпущен из пушки, наведенной уральцем Шутовым.

— Есть! — процедил он сквозь зубы, глядя на тяжелую машину, что завертелась на месте как зверь с перебитой лапой.

Следующий снаряд угодил «тигру» в бок, где броня была тоньше. Полосатый танк вспыхнул желто-красным пламенем с черной копотью. Бойцы ликовали. Теперь все наводчики орудий ловили на прицел гусеницы.

Нелегко было воевать 76-миллиметровыми пушками с тяжелыми танками противника, но миф о неуязвимости этих машин был развеян. Впрочем, артиллеристы, вооруженные подкалиберными снарядами, расправлялись с тяжелым танком одним метким выстрелом. «Тигр» вспыхивал, по выражению И. Иванова, «как солома, облитая керосином».

Ивану Дмитриевичу повезло. В числе немногих он видел все поле сражения, когда битва машин под Прохоровкой была окончена. Вместе с командирами бригады Иванов объехал место боя, и в его дневнике появилась такая запись:

«Это было кладбище бронированных слонов, еще истекающих кровью-бензином, дышащих огнем и дымом. С вывернутыми головами-башнями, согнутыми хоботами-пушками, они стояли, лежали на боку, вверх гусеницами. «Смотри-смотри! — говорил Михаил Григорьевич Сапожников. — Пять танков внизу, а шестой лежит на них. Как его угораздило?!» Скопище стали, нагромождение, свалка. Жуткое зрелище! Предсмертная агония фашизма!»