Борис Соколов - Ленин и Инесса Арманд Страница 26

Насчет «оппортунизма» Ленина Елизавета К., как кажется, подметила точно. В той же «Иллюстрированной России» другой мемуарист, укрывшийся под псевдонимом «Летописец», в 1933 году в статье «Ленин у власти» (мы к ней еще вернемся) утверждал: «Как всякий доктринер, Ленин больше думал о будущем, чем о настоящем. Но будучи доктринером, и в этом было отличие Ленина от большинства других доктринеров, Ленин не переставал быть и величайшим оппортунистом, а оппортунизм его сторонниками принимался и выдавался за реализм. Ленин никогда не брезговал никакими средствами для достижения своих целей». В справедливости этого последнего вывода Елизавете К. впоследствии пришлось убедиться, что и привело к ее окончательному разрыву с Лениным.

Пока же Лиза внимательно слушала речь Ильича. Разные чувства вызвало у нее это выступление: «Я… испытывала двойственное чувство: притягивающее и отталкивающее. Он кажется мне отстраненным, духовно бедным, плоским… Но в то же время я с удовольствием слышу его картавящий голос, вижу лукавые маленькие калмыцкие глаза.

Во время перерыва я спускаюсь с балкона и иду за кулисы. Там, в комнате за сценой, я нахожу Ленина, окруженного целой толпой. Подхожу. Он вытаращивает глаза, но овладевает собою и произносит шутливо и иронически: «Вы здесь? Каким ветром вас сюда занесло?» – «Я приехала послушать лекцию. А кроме того, у меня к вам поручение от одного лица». И я вручила Ленину конверт, куда вложена записка с моим именем, адресом отеля, где я остановилась, и номером телефона, с указанием часа, когда ко мне можно телефонировать.

На другой день в указанный час вместо телефонного звонка – стук в дверь. Виллиам Фрей – с немного сконфуженным видом. Вместо приветствия я слышу: «А я уж думал, что вас давно и в живых нет». Спокойствие, с которым он произносит эту фразу, пугает меня. Он пожимает мне руку, хочет взять другую руку. Я высвобождаюсь и говорю: «Нет, мой друг. Это… Это все прошлое» (опять многозначительное многоточие, доказывающее, что тогда, в мае 1908-го, любовь к Ленину для Лизы на самом деле отнюдь не была прошлым. – Б. С.).

Он делает жест, как бы намереваясь взять шляпу и уйти. Потом раздумывает и говорит с громким смехом: «В сущности, вы правы. Это – прошлое… А все-таки вы – интересная женщина, жаль только вот, что вы не социал-демократка». – «Вы тоже очень интересный человек. Жаль, что вы только социал-демократ».

Он разражается еще более громким смехом, и теперь мы – я и он – чувствуем себя вдруг свободно. Что-то новое есть между нами. Доброе и откровенное приятельство и ничего другого. Мы болтаем, как старые друзья, о России, о Петербурге, о неудавшейся революции, о Стокгольме… Когда я вспоминаю о нашей прогулке по фиордам, он замечает: «Это тогда я и понял, что вы не социал-демократка, ни на копейку. Вы читали всего Гамсуна, кроме «Голода». – «Я тоже увидела тогда, что вы – только социал-демократ. Вы ничего не читали из Гамсуна, кроме «Голода», а это самая посредственная его вещь». – «Что вы хотите? – отвечает Фрей. – У каждого своя судьба, или как вы, добрые христиане, выражаетесь, каждому – свой крест». И к моему удивлению, он цитирует мне стихотворение Жуковского, где рассказывается о человеке, перепробовавшем всевозможные кресты, чтобы выбрать наконец один… – тот самый, который он нес раньше».

Здесь Ленин ссылался на сделанный Василием Жуковским перевод маленькой поэмы («повести») немецкого поэта Адельберта фон Шамиссо «Выбор креста», где есть, в частности, такие строки:

Ни одного креста не мог он выбрать,Хотя и все пересмотрел. И сноваУж начинать хотел он пересмотр;Как вдруг увидел он простой, им преждеОставленный без замечанья крест;Был нелегок он, правда, был из твердойСработан пальмы; но зато как будтоПо мерке для него был сделан, такЕму пришелся по плечу он ловко.И он воскликнул: Господи! Позволь мнеВзять этот крест. И взял. Но что же? – ОнБыл самый тот, который он уж нес

Ленин свой крест – дело социалистической революции в России и во всем мире – выбрал уже давно и нес до последних мгновений жизни. Разделить с ним эту ношу могла лишь та женщина, которая не только любила и была любима, но и сама активно участвовала в борьбе.

Прощаясь, они с Елизаветой К. договорились встретиться в Швейцарии и писать друг другу. Поддразнивая своего друга, Лиза сказала: «Надеюсь, что Ваши письма ко мне будут не слишком марксистскими». – «Не бойтесь!» – рассмеялся Ленин. «Я шучу, – призналась Елизавета. – Напротив, пишите мне побольше о ваших эсдековских делах, только не на марксистском языке. Он скучен и малопонятен для меня». И осенью 1908 года в письме, написанном после долгого перерыва, Ильич опять вернулся, как и в записке двухлетней давности, к обращению на «ты»: «Давно я уже собираюсь писать тебе о «делах». Именно, хочу тебе изложить, что следует тебе перестать жить, как «птица небесная». На «птичку божию» ты походишь, конечно, потому что она «не знает ни заботы, ни труда». Птицы небесные, как известно, «не сеют, не жнут и не собирают в житницу», и ты им вполне уподобляешься, по моему глубокому убеждению… По-моему, тебе нужно заниматься самообразованием и устраивать личную жизнь в здоровой и удобной обстановке, не погружаясь, конечно, в эту обстановку a lа Чириков (имеется в виду Евгений Чириков, известный русский писатель, в своих произведениях много внимания уделявший подробностям быта. – Б. С.), но чтобы жизнь была нормальна, без недохваток, и чтобы двигаться вперед умственно и по возможности оставить по себе память». Видно, не только дружеские чувства продолжал испытывать Ленин к Лизе.

Она ответила, что «совсем не недовольна своей жизнью». Самообразованием же займется с удовольствием, но при условии, что ее не заставят читать «Капитал» Маркса и не закуют «морально и интеллектуально в оковы партийности, которая доходит до невыносимой нетерпимости. Социал-демократу не позволяется даже писать в непартийной прессе. Хорошие писатели выбрасываются за дверь газеты, под предлогом, что они не марксисты и т. д.». Елизавета К. намекала на события 1905 года в Петербурге, когда «Ленин разгромил целую редакцию одной газеты и прогнал оттуда превосходных сотрудников за то, что они были «недостаточно ортодоксальные марксисты».

Реакция Ленина на ее письмо Елизавету очень удивила. Он писал: «На твой запрос о «партийности» я отвечаю: конечно, в свободной партии нельзя накладывать на всех одинаковую узду и вводить устав вроде монастырских общин, как, например, обязательство не писать в непартийных органах. Все дело в том, что писать, а не где писать. Описывать какой-нибудь конгресс, демонстрацию, ход выборной борьбы, излагать парламентские дебаты – можно в чем угодно, но при одном условии, что редакция «обрабатывать» не имеет права. Маркс, например, сотрудничал в буржуазной прессе. В наших (русских) подцензурных журналах писали самые страшные французы, вроде Реклю, и наши эмигранты, конечно, под псевдонимами, потому что иначе их не пропустили бы, писали помногу лет – и ничего, кроме хорошего, не выходило». Тогда же Ленин просвещал Лизу насчет разницы в стратегии и тактике партийной борьбы: «О программе и тактике можно резюмировать так: программа остается, тактика меняется. Параллель – различие между оппортунизмом (французское слово) и компромиссом (английское слово). Оппортунизм – это приложение к обстоятельствам, сделки с совестью, уступки из своей программы, из заветного существа ее, влияния со стороны и ходы назад для приближения к власти и пирогу. Компромисс – это сделка с силой и – с силой все-таки родственной – хотя в некоторых стремлениях, – которые побороть не может, и движение вперед на меньший шаг, чем бы хотелось, но в том же направлении вперед, имея в виду при первом улучшении положения двинуться дальше. Споры о тактике не должны поглощать массу времени и вестись страстно, потому что тактика в разные периоды может быть даже противуположна – это нельзя считать ужасным противоречием себе, каким можно назвать изменение программы. Но и при неизменности программы – всегда можно согласиться, если нельзя иначе, пройти по своей дороге, указанной своим компасом, не десять шагов, а только два – опять-таки, повторяю, если нельзя иначе. Но при этом движении по своему пути можно ехать и по рельсам, и по шоссе на курьерских, и по непролазной грязи, и на великорусских клячах, и на малорусских быках, и на кавказских скакунах и на кавказских же ишаках. Эти параллели относятся к тактике. А вот на раках ехать уже не придется: – разве только перевернуть их, впрочем, задом наперед, – так что даже в этом положении нет абсолютной невозможности. И, все-таки, уж лучше двигаться, хоть на куриный носочек, чем застыть на месте…»