Леонид Аринштейн - С секундантами и без… Убийства, которые потрясли Россию. Грибоедов, Пушкин, Лермонтов Страница 26

Пушкину, понятно, не было известно письмо Дантеса по этому поводу, раскрывающее удивительную подлость, лживость и немужественность этого внешне блестящего кавалергарда. Вот оно:

Ж. Дантес – Геккерну

<2 ноября (?) > 1836. Петербург.

«Дорогой друг… вчера я случайно провел весь вечер наедине с известной тебе дамой… я неплохо продержался до 11 часов, но потом силы меня оставили, и такая охватила слабость, что я едва вышел из гостиной… когда я вернулся к себе, оказалось, что у меня страшная лихорадка. Ночью я глаз не сомкнул…»

Здесь я ненадолго прерву цитирование, чтобы заметить следующее: с легкой руки Лермонтова исследователи и биографы Пушкина демонизируют Дантеса: «…он гордо презирал», «его убийца хладнокровно…», «в руке не дрогнул пистолет».

На самом деле Дантес был человеком довольно слабым – и физически, и нравственно. Он то и дело болел – то простуда, то еще что-нибудь. В нравственном отношении его слабость и бесхарактерность доходили до крайности. Во время случайной встречи с нидерландским посланником бароном Геккерном где-то в Германии он легко согласился стать его пассивным сексуальным партнером и в качестве такового согласился ехать с ним в Россию. Здесь Геккерн, обладавший значительным весом при русском Дворе, устроил Дантеса в кавалергардский полк, а позже, чтобы скрыть их отношения, усыновил его.

Во всех житейских делах, требовавших определенной решительности, Дантес прятался за спину Геккерна. Так было и на этот раз – продолжу цитирование:

«Вот почему я решился прибегнуть к твоей помощи, и умоляю исполнить вечером то, что ты мне обещал. Ты обязательно должен поговорить с нею…

Сегодня вечером она едет к Лерхенфелъдам, так что, отказавшись от карт, ты можешь улучить минутку для разговора с ней. Вот как я себе это представляю: ты должен обратиться к ней и сказать (но так, чтобы не слышала сестра), что тебе необходимо серьезно с нею побеседовать. Затем спроси, не была ли она вчера у Вяземских. Она ответит утвердительно, и ты заметь, что так и полагал. Затем расскажи ей о том, что со мной вчера произошло по возвращении так, словно ты сам был свидетелем: будто мой слуга перепугался и прибежал разбудить тебя в два часа ночи. Ты будто меня долго расспрашивал, но так ничего и не смог от меня добиться, и что ты убежден, что у меня произошла ссора с ее мужем, и к ней ты обращаешься, чтобы предотвратить беду (в действительности мужа там не было). Это только докажет, что не я рассказал тебе о том вечере, а это очень важно. Ведь надо, чтобы она думала, будто во всем, что относится к ней, я таюсь от тебя…

И тут было бы недурно в разговоре намекнуть ей, будто ты убежден, что отношения у нас куда более близкие, чем на самом деле. И сразу же, как бы оправдываясь, дай ей понять, что, судя по ее поведению со мной, их не может не быть.

…Мне кажется, что такое начало весьма удачно. Я еще раз повторяю, она ни в коем случае не должна заподозрить, что твой разговор с нею подстроен. Пусть видит в нем лишь вполне естественное чувство тревоги за мое здоровье и будущее. Потребуй от нее сохранить этот разговор в тайне ото всех, и особенно от меня. Впрочем, будет куда осмотрительнее, если ты не сразу попросишь принять меня, успеешь сделать это в следующий раз. И вот еще: остерегайся употреблять выражения, которые были в том письме. Еще раз умоляю тебя, мой дорогой, помочь мне, потому что, если все это будет продолжаться, не знаю, чем это кончится. Я просто сойду с ума»[60].

Повторяю, Пушкин не знал и не мог знать этого письма, но из признаний Натальи Николаевны ему стало предельно ясно, что представляют собой Дантес и его приемный отец. Последний действительно пытался уговорить жену Пушкина отдаться его приемному сыну, якобы умирающему от любви к ней.

Всё это Наталья Николаевна рассказала мужу.

Услышанное настолько ошеломило Пушкина, что история с анонимными письмами тотчас же отошла на второй план. Самым важным и безотлагательным стало разобраться с Дантесом.

В тот же вечер 4 ноября он посылает Дантесу вызов на дуэль. И здесь уже не приходится говорить о необузданном характере, вспыльчивости, африканских корнях Пушкина и т. п. Любой уважающий себя дворянин поступил бы так же. И даже Император Николай Павлович, который, между прочим, строжайше запрещал дуэли, писал своему брату Михаилу: «…Пушкин себя вел, как каждый бы на его месте сделал».

Вызов Пушкина чрезвычайно напугал Геккерна: под ударом оказывались карьера Дантеса и его собственная. С момента получения вызова посланник направляет весь свой гибкий ум, волю и энергию на то, чтобы дуэль не состоялась. 5 ноября утром он посещает Пушкина, уговаривая его отказаться от дуэли или, по крайней мере, отсрочить ее на несколько дней. Не теряя ни минуты, он убеждает всех заинтересованных лиц, что произошло недоразумение: его приемный сын никогда-де не интересовался Натальей Николаевной и бывал в доме Пушкиных с единственной целью – завоевать руку и сердце ее старшей сестры Екатерины… В подтверждение этой версии Дантес делает Екатерине Гончаровой предложение.

Еще более напуганы перспективой дуэли были друзья и близкие Пушкина, которые, как могли, пытались отговорить его от поединка. Особенно энергично действовали Жуковский и Е. И. Загряжская, тетка Натальи Николаевны. Жуковский, забросив все другие дела, по нескольку раз в день встречался с Пушкиным, Геккерном, Загряжской, Вяземскими. Придуманный Геккерном ход со сватовством Дантеса пришелся как нельзя более кстати. Жуковский и Загряжская воспользовались им, чтобы буквально вынудить Пушкина взять свой вызов обратно. Поскольку мотивировкой вызова было неприличное ухаживание Дантеса за Натальей Николаевной, а его сватовство к ее сестре делало этот мотив несостоятельным, Пушкину ничего другого не оставалось, как отозвать вызов. При этом он прекрасно понимал, что вся история со сватовством Дантеса не более чем фарс, сочиненный и неплохо срежиссированный Геккерном, и оттого злился еще больше. А тут еще, как только весть о предложении Дантеса свояченице Пушкина распространилась по городу, по петербургским салонам поползли пересуды. Одни открыто высмеивали будущий брак: «Знаете ли Вы, что старшая из своячениц <Пушкина>, дылда, похожая на ручку от метлы, выходит замуж за барона Геккерна – бывшего Дантеса, вертопраха из последнего потока французских эмигрантов?»[61]. Другие жалели Дантеса: бедняжка, спасая честь любимой женщины, он жертвует молодостью, связывая себя на всю жизнь со старой девой, никогда им не любимой… Слухи, разумеется, дошли до Пушкина.