Эльдар Ахадов - Кругосветная география русской поэзии Страница 27

Иран

Сергей Александрович Есенин

Голубая родина Фирдуси,Ты не можешь, памятью простыв,Позабыть о ласковом урусеИ глазах, задумчиво простых,Голубая родина Фирдуси.

Хороша ты, Персия, я знаю,Розы, как светильники, горятИ опять мне о далеком краеСвежестью упругой говорят.Хороша ты, Персия, я знаю.

Я сегодня пью в последний разАроматы, что хмельны, как брага.И твой голос, дорогая Шага,В этот трудный расставанья часСлушаю в последний раз.

Но тебя я разве позабуду?И в моей скитальческой судьбеБлизкому и дальнему мне людуБуду говорить я о тебе —И тебя навеки не забуду.

Я твоих несчастий не боюсь,Но на всякий случай твой угрюмыйОставляю песенку про Русь:Запевая, обо мне подумай,И тебе я в песне отзовусь…

* * *Тихий ветер. Вечер сине-хмурый.Я смотрю широкими глазами.В Персии такие ж точно куры,Как у нас в соломенной Рязани.Тот же месяц, только чуть пошире,Чуть желтее и с другого края.Мы с тобою любим в этом миреОдинаково со всеми, дорогая.Ночи теплые, – не в воле я, не в силах,Не могу не прославлять, не петь их.Так же девушки здесь обнимают милыхДо вторых до петухов, до третьих.Ах, любовь! Она ведь всем знакома,Это чувство знают даже кошки,Только я с отчизной и без домаОт нее сбираю скромно крошки.Счастья нет. Но горевать не буду —Есть везде родные сердцу куры,Для меня рассеяны повсюдуМолодые чувственные дуры.С ними я все радости приемлюИ для них лишь говорю стихами:Оттого, знать, люди любят землю,Что она пропахла петухами.

Городецкий Сергей Митрофанович

ПЕРСИЯВ Гиляне, где в лазурь вплавляетСвои червонцы апельсин,Где цапля розою пылаетВ просторе рисовых долин,Где мчится дикая кобыла,Сбивая жемчуг с миндалей,Где жизнь еще не позабыла,Что тишина всего милей,Где волн синеющие четкиВ пугливых пальцах тростниковДрожат и гасят трепет кроткийВ каспийской россыпи песков,Где под навесом туч дождливыхЛежит сонливо город Решт,От лавок тесных и шумливыхНе подымая рыжих вежд, —Промчалась буря по базарам,Смерчами дервиши прошли,Крича, что северным пожаромЗарделся берег Энзели.И Персия с глазами лани,Подняв испуганно чадру,Впилась в багряный флаг, в ГилянеНа синем веющий ветру.

Сурков Алексей Александрович

ШИРАЗЖелтый лев на фуражке сарбаза.Тень сарбаза плывет вдоль стены.Знаменитые розы ШиразаУвядают, жарой спалены.Позолотой покрыв минареты,Солнце медленно падает вниз.В этом городе жили поэтыСаади, Кермани и Хафиз.А теперь в этом городе старом,Что от пыли веков поседел,Проза жизни шумит над базаромСуматохой обыденных дел.Как среди этой прозы жестокойНежность речи певучей сберечь,Если бархатный говор ВостокаЗаглушает английская речь,Если нищий народ бессловесен,А в богатых домах напоказВместо старых, задумчивых песенРжет, скрежещет, мяукает джаз,Если рыжим заморским банкирамЛьва и Солнце стащили в заклад,Если нынешним Ксерксам и КирамСшит в Нью-Йорке ливрейный наряд…Старый город, воспетый в поэмах,Дремлешь ты, о прошедшем скорбя.Благодетели в пробковых шлемахОпоили отравой тебя.От недоброго, жадного глазаОсыпаются роз лепестки.И к могилам поэтов ШиразаИз пустынь подступают пески.

Китай

Сурков Алексей Александрович

КИТАЙСКИЙ ПЕЙЗАЖГоризонт, оттененный отрогами гор,Синей дымкой подернут слегка.В паутине каналов, прудов и озерЯнцзыцзян – Голубая река.От границы далеких, заоблачных стран,Из-под панциря вечного льда,По расселинам гор, по полям в океанНеуклонно стремится вода.Как виденье открытых морей, вдалеке,Чуть приметный, дымит пароход.Под коричневым парусом вверх по рекеТупоносая джонка плывет.Колыхает кусты над речной глубинойСвоенравный порыв ветерка,И баюкает джонку ленивой волнойЯнцзыцзян – Голубая река.Не смыкая тяжелых, натруженных век,Старый лоцман стоит у руля.Изумрудным ковром перед матерью рекСтелет ранние всходы земля.

Перелешин Валерий(Валерий Францевич Салатко-Петрище)

СМИРИТЬСЯ«Здесь Тютчев жил, здесь он встречался с Гейне» —Люблю разбег перфильевской строки.Познаньями блеснут проводникиПо городкам на Одере и Рейне.

Испишутся о Прусте, об ЭйнштейнеГербастые дорожные листки,Дощечками взыграют кабачкиИ дымные парижские кофейни.

А если я прославлюсь, обо мнеПрипомнят ли в холодном ХарбинеСовсем уже не те домовладельцы,

Расскажут ли Пекин, Тяньцзин, Шанхай?Вдвойне, втройне бездомны погорельцы;Смирись, поэт, и лучше не вздыхай.

ИЗДАЛЕКАЭто будет простое, туманное утро в Китае.Прокричат петухи. Загрохочет далекий трамвай,Как вчера и как завтра. Но птица отстанет от стаи,Чтоб уже никогда не увидеть летящих стай.

Босоногое солнце, зачем-то вскочившее рано,Побежит на неряшливый берег и на острова,И откинутся прочь длиннокосые девы тумана,Над рекою брезгливо подняв свои рукава.

Ты проснешься и встанешь. И, моясь холодной водою,Недосмотренный сон отряхнешь с полусонных ресниц.И пойдешь переулком, не видя, что над головоюРаспласталась прилетная стая усталых птиц.

Это сердце мое возвращается к милым пределам,Чтобы там умереть, где так жадно любило оно,Где умело оно быть свободным и чистым, и смелым,Где пылало оно… И сгорело давным-давно.

Но живет и сгоревшее – в серой золе или пепле.Так я жил эти годы, не вспыхивая, не дыша.Я, должно быть, оглох, и глаза мои рано ослепли,Или это оглохла, ослепла моя душа?

Ты пойдешь переулками до кривобокого моста,Где мы часто прощались до завтра. Навеки прощай,Невозвратное счастье! Я знаю спокойно и просто:В день, когда я умру, непременно вернусь в Китай.

ВИД НА ПЕКИН ИЗ БИ-ЮНЬ-СЫСтою, как путник давний и бездомный,У мраморного белого столба,И город подо мной лежит огромный,Как целый мир, как море, как судьба.

Так высоко стою, так величавоВознесся храм Лазурных Облаков,Так высоко, что умолкает славаИ только ветра слышен вечный зов.

О, если бы, прервав полет невольный,Сюда прийти, как голубь в свой ковчег,Впервые под сосною белоствольнойВздохнуть и упокоиться навек!

Да, если бы, как трепетная птица,Здесь обрести прибежище в грозу,Так спрятаться, врасти и притаиться,Чтоб смерть забыла – и прошла внизу!

Я тих, но быть могу еще неслышней.Я дело сделал. Я ненужный мавр.О как я рад, как счастлив я, Всевышний,Что нет хоть здесь ни лавров, ни литавр!

ХУЦИНЬЧтоб накопить истому грустную,Я выхожу в ночную синь,Вдали заслыша неискуснуюИ безутешную хуцинь.

Простая скрипка деревяннаяИ варварский ее смычок —Но это боль почти желанная,Свисток разлуки и дымок.

И больше: грусть начальной осени,Сверчки, и кудри хризантем,И листопад, и в смутной просиниХолма сиреневатый шлем.

Кто дальний, на плечо округлоеХуцинь послушную склоня,Рукою хрупкою и смуглоюВолнует скрипку – и меня?

Так сердце легкое изменится:Я слез невидимых напьюсьИ с музой, благодарной пленницей,Чужой печалью поделюсь.

Логинов Василий Степанович

О, сунгарийская столица!До гроба не забуду яТвои мистические лицаИ желтые твои поля,Бегущего рысцою рикшу,Твоих изысканных «купез»,Шелк платья, ко всему привыкший,Твоих шаланд мачтовый лес,И звонкой улицы КитайскойДвиженья, шумы и огни,И тяжкий скрип арбы китайской,И солнечные в зимах дни,И Фудзядяна смрадный запахОт опия и от бобов,И страшных нищих в цепких лапахНужды и тягостных годов.

Ляндо Марк Александрович

В ПЕКИНЕА был такой. В июньский лёгкий деньНа площади той самой, Тянь-ань-мэнь —Он встал, раскинув руки как Христос,Пред танками… А мы с тобой?Вопрос…

Иванов Всеволод Никанорович

КИТАЙЦЫКитайцы ходят с фонарямиБольшими, красными, как луны,Что над китайскими полямиВписали огненные руны.

Суровы древние законы,И потому покой их мирен:Ведь вкруг селений и кумиренЗмеятся горы, как драконы.

Здесь страх пред будущим излишен,Здесь серебристой ширмой ЗападЕще чеканит чернью лапыДушистых, крупных белых вишен.

И, слушая тысячелетнийНевнятный, но понятный голос,Они, доверчивые дети,Выращивают пышный колос.

ДРАКОНФонарь из пузыря. Он тянут белой грушей,Лениво-матовой, как будто жемчуга.Нам ним же приподнял коричнево рогаДракон, извившийся своею узкой тушей.

Смотри на формы те, замолкни и послушай:– Давно-давно, когда лишь берегаВ потопе поднялись, и залегла в логаВода, что сброшена вновь проявленной сушей,

Тогда суставами поверстаны деревья,Туманы над землей, а на животных перья,И жизнь на островах среди безбрежных рек,

Тогда летали те грозящие драконы,И знал китаец их на облаках огромных —От дивных дней последний человек.

Яшнов Евгений Евгеньевич

В МАНЬЧЖУРИИСудьбы запутанный итог,Сводимый говором копыта,Пыль сладковатую дорог,Цвета и гам чужого быта,Чужой пейзаж, чужой порог,Восточной девушки ланитыИ речи кружево чужойЛюблю бродяжьею душой.И здесь, в Маньчжурии, слепятИероглифы, тряпки, знаки,Лавчонок с чем-то чайный ряд,Меж них голодные собаки,Гортанный крик, замкнутый взглядИ сквозь сползающие мракиЗовущий к радостям ночейФонарь китайский у дверей.Как Духа Мрака древний стяг,Фонарь качается кровавый…Он, как убийца, … в оврагНемую жертву сталью ржавой,Влечет усталых и бродягВ притон забыться за отравой…Тысячелетья напролетФонарь зовет…

* * *Зажги, Пекин, вечерние огниМорщинистой рукой,От шепота столетий отдохни,Глаза на миг закрой.

Пусть вновь нарушат старика покойСлепой судьбы шаги, —Ты равнодушною качнешь главой, —Как тень пройдут враги.

И золоту из-за запретных стенВновь улыбнется май.Всё в мире суета и тлен,Недвижим лишь Китай.

Ахадов Эльдар Алихасович

ДЖОУ-ГО(В китайском языке нет слов «Китай» или «Сhinа»,но есть другое слово, обозначающее эту страну:«Джоу-го»)

Дымчато-нежно-зелёный нефритовый чай.Тёплый струящийся вкрадчивый шелест дождя.Плавные скалы в морщинах, как лица в улыбках.Кряканье-пенье оливковых жаб у воды.Раковин влажных шипы и дыханье жемчужного моря.Нежное голубоглазое небо —в лилиях тающих облаков,в шёлковых локонах ветра…

НА БЕРЕГУ ЖЁЛТОГО МОРЯПроснулся рано. Было пять утра.Дремала даль в туманной тишине.Всему-всему я пожелал добра,Молясь о том с собой наедине…Казалось мне, что я совсем один,Что мир оглох, что это – навсегда,Что нет ни гор, ни ветра, ни стремнин,А все слова уходят в никуда.Но в тот же миг откликнулись ветра,Взошла заря на огненной волне…И все вокруг желало мне добра,И все вокруг молилось обо мне.

Ливан