Ирина Ободовская - Роковая красавица Наталья Гончарова Страница 27

Уже первые письма Натальи Николаевны к Дмитрию позволяют нам по-новому судить и о ее отношении к мужу. Вынужденная обратиться к брату за помощью, она подчеркивает, что муж оставил ей достаточно денег и что в ее затруднении виновата она одна. Далеко не случайно во втором письме она повторяет брату: «…денег, которые муж мой мне оставил, было бы более чем достаточно до его возвращения…» Дмитрий Николаевич, отвечая сестре на письмо от 1 сентября, по-видимому, упрекнул Пушкина в том, что он, уезжая, не обеспечил семью нужной суммой денег. Это обидело и задело Наталью Николаевну, и она вынуждена была вторично подчеркнуть, что муж и не подозревает, что она испытывает недостаток в деньгах. Сдержанная и деликатная, она ни одним словом не намекает брату на его бестактность, но письмо ее так кратко и сухо, что это можно прочесть между строк.

Первого октября Пушкин, наконец, приехал в Болдино и на другой же день написал жене.

«Милый друг мой, я в Болдине со вчерашнего дня – думал здесь найти от тебя письма, и не нашел ни одного. Что с вами? Здорова ли ты? Здоровы ли дети? Сердце замирает как подумаешь.

…Въехав в границы Болдинские, встретил я попов, и так же озлился на них, как на симбирского зайца[46]. Недаром все эти встречи. Смотри, женка. Того и гляди избалуешься без меня, забудешь меня – искокетничаешься. Одна надежда на бога да на тетку. Авось сохранят тебя от искушения рассеянности…

Честь имею донести тебе, что с моей стороны я перед тобою чист, как новорожденный младенец. Дорогою волочился я за одними 70 и 80-летними старухами, а на молоденьких шестидесятилетних и не глядел… Теперь надеюсь многое привести в порядок, многое написать, и потом к тебе с добычею…

Прости – оставляю тебя для Пугачева. Христос с вами, дети мои. Цалую тебя, женка, будь умна и здорова» (2 октября 1833 года. Болдино).

«Мой ангел, сейчас получаю от тебя вдруг два письма, первые после Симбирска. Как они дошли до меня, не понимаю: ты пишешь в Нижегородскую губ. в село Абрамове, оттуда etc. А об уезде ни словечка… Воображаю твои хлопоты и твою досаду; слава богу, что ты здорова, что Машка и Сашка живы… Не стращай меня, женка, не говори, что ты искокетничалась; я приеду к тебе, ничего не успев написать – и без денег сядем на мель. Ты лучше оставь уж меня в покое, а я буду работать и спешить. Вот уж неделю как я в Болдине, привожу в порядок мои записки о Пуг.[ачеве], а стихи пока еще спят. Коли царь дозволит мне Записки, то у нас будет тысяч 30 чистых денег. Заплотим половину долгов, и заживем припеваючи… Цалую и благославляю всех вас. Кланяюсь и от всего сердца благодарю тетку Катерину Ивановну за ее милые хлопоты. Прощай» (8 октября 1833 года. Болдино).

«Мой ангел, одно слово: съезди к Плетневу и попроси его, чтоб он к моему приезду велел переписать из Собрания законов (год. 1774 и 1775 и 1773) все указы, относящиеся к Пугачеву. Не забудь. Что твои обстоятельства? Что твое брюхо? Не жди меня в нынешний месяц, жди меня в конце ноября. Не мешай мне, не стращай меня, будь здорова, смотри за детьми, не кокетничай с ц.[арем], ни с женихом княжны Любы[47]. Я пишу, я в хлопотах, никого не вижу – и привезу тебе пропасть всякой всячины… Что касается до тебя, то слава о твоей красоте достигла до нашей попадьи, которая уверяет, что ты всем взяла, не только лицом, да и фигурой. Чего тебе больше? Прости, цалуя Вас и благословляю. Тетке цалуя ручку. Говорит ли Маша? Ходит ли? Что зубки? Саше подсвистываю. Прощай» (11 октября 1833 года. Болдино).

«Получил сегодня письмо твое от 4-го окт. и сердечно тебя благодарю. В прошлое воскресенье не получил от тебя письма и имел глупость на тебя надуться, а вчера такое горе взяло, что (давно) и не запомню, чтобы на меня находила такая хандра. Радуюсь, что ты не брюхата, и что ничто не помешает тебе отличаться на нынешних балах… Кокетничать я тебе не мешаю, но требую от тебя холодности, благопристойности, важности – не говорю уж о беспорочности поведения, которое относится не кто и как чему-то важнейшему. Охота тебе, женка, соперничать с графинею Саллогуб. Ты красавица, ты бой-баба, а она шкурка. Что тебе перебивать у нее поклонников. Все равно кабы граф Шереметев стал оттягивать у меня Кистеневских моих мужиков.

Кто же еще за тобой ухаживает кроме Огорева? Пришли мне список по азбучному порядку. Да напиши мне также где ты бываешь, и что Карамзины, Мещерская и Вяземские… Что-то моя беззубая Пускина? Уж эти мне зубы! – а каков Сашка рыжий? Да в кого-то он рыж? Не ожидал я этого от него. О себе тебе скажу, что я работаю лениво, через пень колоду валю. Все эти дни голова болела, хандра грызла; нынче легче. Начал многое, но ни к чему нет охоты, бог знает, что со мною делается. Старам стала и умом плохам. Приеду оживиться твоею молодостию, мой ангел. Но не жди меня прежде конца ноября; не хочу к тебе с пустыми руками явиться, взялся за гуж, не скажу, что не дюж. А ты не брани меня…» (21 октября 1833 года. Болдино).

«Вчера получил я, мой друг, два от тебя письма. Спасибо; но я хочу немножко тебя пожурить. Ты кажется не путем искокетничалась. Смотри: не даром кокетство не в моде и почитается признаком дурного тона. В нем толку мало… Прошу, чтобы у меня не было этих академических завтраков. Теперь, мой ангел, цалую тебя как ни в чем не бывало; и благодарю за то, что ты подробно и откровенно описываешь мне свою беспутную жизнь. Гуляй, женка, только не загуливайся, и меня не забывай… Опиши мне свое появление на балах, которые, как ты пишешь, вероятно уже открылись – да, ангел мой, пожалуйста, не кокетничай. Я не ревнив, да и знаю, что ты во все тяжкое не пустишься; но ты знаешь, как я не люблю все, что пахнет московской бырышнею, всё, что не comme il faut, все, что vulgar… Если при моем возвращении я найду, что твой милый простой, аристократический тон изменился, разведусь, вот те Христос, и пойду в солдаты с горя.

Ты спрашиваешь как я живу и похорошел ли я? Во-первых, отпустил я себе бороду; ус да борода – молодцу похвала; выду на улицу, дядюшкой зовут. Просыпаюсь в 7 часов, пью кофей, и лежу до 3-х часов. Недавно расписался, и уже написал пропасть. В 3 часа сажусь верьхом, в 5 в ванну и потом обедаю картофелем да грешневой кашей. До 9 часов – читаю. Вот тебе мой день, и все на одно лицо…» (30 октября 1833 года. Болдино).

Пушкин долго не получал писем от жены, так как она неточно написала адрес. Беспокойство мешало ему сосредоточиться. Но наконец вдохновение пришло, и он принялся за работу: «Я пишу, я в хлопотах, никого не вижу – и привезу тебе пропасть всякой всячины…» – сообщает он Наталье Николаевне 11 октября.

Болдинские письма поэта, нам кажется, следует рассмотреть отдельно от предыдущих. Пока поэт путешествовал, был занят сбором материалов к своей работе, встречался с новыми людьми, а семья жила на даче вместе с Екатериной Ивановной, у него не возникало беспокойства в отношении появления Натальи Николаевны в свете.