Александр Яковлев - Омут памяти Страница 27

Но, чтобы достигнуть всего этого, надобна, повторяю, великая ложь, великое угодничество, устройство волнений, революций, надо время от времени по колено ходить в крови. Главное же, надо лишить толпу „опиума религии“, дать вместо Бога идола в виде тельца, то есть, проще говоря, скота. Пугачев! Что мог сделать Пугачев? Вот „планетарный“ скот — другое дело.

Выродок, нравственный идиот от рождения, Ленин явил миру потрясающее; он разорил величайшую в мире страну и убил несколько миллионов человек — и все-таки мир уже настолько сошел с ума, что среди бела дня спорят, благодетель он человечества или нет? На своем кровавом престоле он стояч уже на четвереньках; когда английские фотографы снимали его, он поминутно высовывал язык: ничего не значит, спорят! Сам Семашко брякнул сдуру во всеуслышание, что в черепе этого нового Навуходоносора нашли зеленую жижу вместо мозга; на смертном столе, в своем красном гробу, он лежал, как пишут в газетах, с ужаснейшей гримасой на серо-желтом лице: ничего не значит, спорят!»

И в сегодняшней России спорят об очевидном: убирать Ленина из Мавзолея или нет, считать его великим автором счастья или нет, сохранять его изображения в бронзовых уродах или нет. О какой нравственности может идти речь, если палача и преступника до сих пор держат за народного благодетеля?

Насильственно захватив власть, Ленин назвал октябрьское событие 1917 года «переворотом». Позднее его переименовали в «революцию», а затем — в «великую».

На самом деле это была контрреволюция. Самая разрушительная перманентная контрреволюция в мировой истории. Без полного осознания этого факта нас еще долго будут преследовать мучительные вопросы, что же с нами случилось в прошлом и что происходит сегодня.

С самого начала Ленин создавал партию как воюющую партию, а государство — как «орудие пролетариата в грандиозной войне», причем в мировом масштабе. Но самое разрушительное в его modus operandi исходило из его убеждения, что революция — это форма гражданской войны, истребительной и жестокой. Ленин свято верил в очищающую роль братоубийственной войны в России, но только с одной целью: зажечь мировой революционный пожар.

Из этой глобальной задачи Ленин делает вывод, что гражданская война «неизбежно ведет к диктатуре», которая означает «не что иное, как ничем не ограниченную, абсолютно никакими правилами не стесненную, непосредственно на насилие опирающуюся власть». Превращение войны империалистической в войну гражданскую он объявил программной целью своей партии.

Оставил Ленин своим наследникам завещание и стратегического характера. Говоря о характере переходного периода, он предрек, что этот период «займет целую эпоху жесточайших гражданских войн».

Свою властную деятельность большевики начали с обмана. Второй съезд Советов декретом от 26 октября (8 ноября) 1917 года, учредив Совет народных комиссаров, заявил, что он является «временным рабочим и крестьянским правительством», осуществляющим власть «до созыва Учредительного собрания». Выборы на это собрание состоялись 25 ноября, уже при новой власти. Большевики их проиграли, а потому в январе 1918 года Учредительное собрание было разогнано силой. После поражения на выборах Ленин понял, что иного пути удержания власти, кроме насилия, у него нет.

Да и сам захват власти был связан с изменой Отечеству. Уже в ходе Первой мировой войны Ленин увидел возможности для захвата власти, развернув агитацию за поражение собственного правительства в войне. Он писал, что единственной политикой партии большевиков является «политика использования пролетариатом затруднений своего правительства и своей буржуазии для их низвержения. А этого нельзя достигнуть, к этому нельзя стремиться, не желая поражения своему правительству, не содействуя такому поражению».

Обнаруживается все больше свидетельств, что октябрьская контрреволюция совершена на кайзеровские деньги, полученные в качестве платы за выход из войны с Германией. Берлин тех лет воспринимал большевиков как свое подспорье в военных действиях на восточном фронте. Надо было нейтрализовать Россию, ликвидировать восточный фронт, ибо на Западе после вступления в войну Америки обстановка для немцев становилась катастрофической. Большевики должны были заключить мир с Германией, чтобы восточную группировку немецких войск можно было перебросить на Запад. Задача не была трудной, ибо Ленин был готов на все, лишь бы удержать власть. В этих целях патриотизм объявили буржуазным предрассудком. У пролетариата, утверждали большевики, нет отечества!

Так вершилось предательство России.

«Вожди» октябрьской контрреволюции 1917 года любили ссылаться на опыт французской революции 1789–1793 годов. Они спекулировали на этом опыте, учитывая в том числе и его международный авторитет.

Перестройка конца 80-годов, уже сделав крупные шаги на пути к демократии, продолжала находиться в тисках марксистско-ленинских революционных концепций.

В этих условиях сложилась крайняя необходимость поговорить вслух на достаточно высоком политическом уровне о верховенстве прав человека, последствиях мессианских заблуждений, о том, что любая революция неотвратимо вырождается в нечто отвратительное, если средства начинают господствовать над целью, если насилие, становясь практикой государства, провозглашается добродетелью.

Я искал повод для такого разговора. Возможность открылась в связи с 200-летием Великой французской революции. Московская общественность отметила это событие на торжественном собрании, которое состоялось 11 июля 1989 года в Колонном зале. На него приехал министр культуры Франции.

Я долго работал над докладом, взвешивал каждое слово. Искал ключевое определение, которое бы прозвучало уже в первой фразе. Написал несколько вариантов и остановился на следующем:

«Глубинный смысл судьбоносного для человечества события, каким, несомненно, является Великая французская революция, в том, что она провозгласила в политике и общественном сознании великие принципы свободомыслия, которые вошли в плоть и кровь мировой культуры».

Я видел особый смысл начать доклад с фразы, где бы в единстве звучали слова — «свобода мысли» и «культура».

То было время, когда наша страна продолжала стоять на развилке — или возврат в прошлое, или продолжение либеральных реформ. Поэтому я считал исключительно важным обратить внимание на то, что «вожди» октябрьского переворота 1917 года насильственно втиснули в реальную жизнь России наиболее отвратительное из опыта французов, не предложив в то же время ничего созидательного, что демонстрировала французская революция, когда речь шла о правах и свободе человека.