Мицос Александропулос - Сцены из жизни Максима Грека Страница 27

— Всепоглощающий ад! — произнес Василий.

— Да, — услышал он рядом голос монаха. — Это пасть дракона, а вот его глаза.

Ведомый рукой монаха взгляд князя вдруг открыл, что бесформенный хаос принимает очертания огромной головы. Вытаращенные глаза чудища, волосатый череп, черные гнезда ноздрей, острые зубы — казалось, они только что проступили во мраке. Василий отшатнулся. Его взгляд в испуге бежал от иконы и обратился к монаху. Князь увидел черные блестящие глаза, изучающие его, пытающиеся заглянуть к нему в душу…

Василий сел — вполоборота к иконе. Он чувствовал, что монах все еще смотрит на него. «Испытывает меня, окаянный…» — сказал он про себя и ощутил внезапный прилив гнева. Да, конечно, монах нарочно показал ему эту икону — нарочно, чтобы устрашить. Захватил врасплох, воспользовался минутой слабости, погрузил свой взор в самые глубины и увидел все. «Проклятый!» — негодовал Василий, чувствуя, как кипит его кровь, прилившая к голове. Указав на икону, он проговорил жестко, с вызовом:

— И что же — это и есть монахи, кои служат господу в монастырях?

— Да, государь, это монахи. Пришли в монастырь, но и там им сопутствуют земные грехи.

— В чем их вина, за что господь не хочет их принять?

— За то же, за что и других грешников. Вот посмотри на этого. Бес накинул на него петлю, тянет вниз, а он, хоть и падает, все еще держит сундучок. На сундучке написано: «Сокровище стяжателя». Как видишь, свой грех он протащил и в монастырь. Неважно, много у него серебра или мало. Ежели монах укроет от братьев даже ничтожный моток ниток, чтобы залатать свою рясу, когда другие ходят в лохмотьях, это все равно будет грехом. Бог видит его и карает.

С этими словами монах снова испытующе заглянул князю в глаза, как будто говорил не о монахах, а о самом Василии.

— Но тогда, — со злостью прервал его Василий, — ежели монастырь не излечивает души, ежели и там творится то же, что и в миру, зачем тогда монастыри? Какая от них польза?

— Монастыри, государь, ежели и не спасают души, спасают мир.

— Мир? — враждебно переспросил Василий. — Ты же сам говорил, что монастыри отрекаются от мирского.

— Потому и спасают, что отрекаются.

Василий рассердился.

— Странное говоришь, — промолвил он в гневе.

— Я говорю, государь, что в монастырях монахи отрекаются от жизни для себя, но спасают ее для других. — Максим умолк, однако заметив, что Василий смотрит на него с неудовольствием и недоумением, продолжил: — Они подобны солнцу, князь Василий. Там, где солнце, жизни нет, оно сжигает все, но пламя его от этого становится сильнее, и доходит к нам, и оживляет нас. Так и монастыри.

Князь был поражен его словами.

— Дай бог, чтобы было так, однако солнце ослепляет нас своим блеском, а монастыри?

— А монастыри, государь, разве не такими же кажутся и они издалека? — с легкой улыбкой спросил монах. — Но ты не принимай это близко к сердцу. Знай, что и солнце не такое ясное, каким мы видим его издали. Оно, князь Василий, подобно большому костру. Собираем мы в лесу хворост, ветви сухие и сырые, все, что попадется под руку, складываем, добавляем растопки и разжигаем огонь. Ветки согреваются, и те, что сырые, не горят, а дымят, а какие потолще — даже и не дымят, огонь перед ними бессилен. Те же, что посуше и потоньше, нагреваются и воспламеняются сразу. Так рождаются тепло и свет, государь. Таково наше призвание.

— Какое же? — удивился Василий.

— Пример праведной жизни! Ежели пропадет он, все пропало, люди станут зверьми, а царства — дикими чащобами.

Василий продолжал смотреть на монаха с недоверием.

— А какой пример от вас, монахов?

— Огонь, который мы разжигаем, государь, — скромно ответил Максим. — На него смотри, не на рясу, не на стены. Ряса — всего лишь одежда. Монастырь — стена. Тысячи монахов, бывает, собираются вместе, но огня не разжигают. Так и остаются грудой сучьев, утопающих в невежестве и грехе, никого не согревают, ничего не освещают. Но вот появится одна святая душа, и вспыхивает, и горит, и освещает округу. Это и есть монастырь, очаг, где гореть хорошему дереву, только и всего… Много знаем мы таких примеров, князь Василий… И чтобы не обращаться к великим пустынникам, возьми хотя бы патриарха Игнатия.[116]

— Кто он был родом?

— Был он сыном самодержца. Четырнадцати лет от роду, преследуемый врагами отца своего, ушел он в монастырь. Тридцать три года прожил монахом. За добродетель избрали его патриархом. Сильная была у него душа, исполнение долга закалило ее, и когда настал трудный час, не дрогнула.

— Кто же были его враги и каков его подвиг?

— Врагом его был кесарь Варда, дядя самодержца Михаила, прозванного Пьяницей. Делами царства своего Михаил не занимался, и кесарь Варда захватил всю власть, однако помехой ему служили мать самодержца Феодора и ее советник логофет[117] Феоктист. Варда убил Феоктиста, а чтоб избавиться от Феодоры, повелел патриарху Игнатию постричь ее и сослать в монастырь. Игнатий отказался. Воля кесаря столкнулась с непреклонностью патриарха…

Восхищение патриархом, звучавшее в голосе монаха, задело Василия. Ему показалось, будто Максим смотрит на него с особой проницательностью. «Проклятый! — раздраженно подумал князь. — Нарочно вспомнил эту историю… Испытывает меня, дьявол!»

— И как поступил кесарь Варда? — спросил он с нескрываемой досадой.

Максим улыбнулся.

— Кесарь Варда сделал, конечно, по-своему. Он низложил Игнатия и посадил Фотия. Даже не спросил иерархов…

— А царицу?..

— Царицу Феодору с четырьмя дочерьми он заточил в монастырь и остался безраздельным правителем империи.

— Ну, а как же правил кесарь Варда — хорошо или плохо?

— Правил Варда дурно. Много раз преступал законы, надругался над святынями, и правление его было одним из худших.

— Были у него наследники?

— Нет. Погас и не оставил после себя ничего, кроме дурного имени.

— Долго он правил?

— Немногими были годы его правления.

— Случались при нем землетрясения? Войны? Поразили его государство тяжелые болезни и мор?

— Увы! В его правление враги христианства так тесно окружили империю, что едва не задушили ее! Но и церковь, рукою Фотия благословившая беззаконие, подверглась не меньшей угрозе. С востока наступала на нее ересь, с запада латины. Однако бог не пожелал тогда наказать империю, он наказал кесаря.

— Что же сделал господь кесарю?

— Несколько лет спустя был он убит, потом от руки того же убийцы пал Михаил, и византийский трон получил новую династию.[118]