Мицос Александропулос - Сцены из жизни Максима Грека Страница 28

— Что же сделал господь кесарю?

— Несколько лет спустя был он убит, потом от руки того же убийцы пал Михаил, и византийский трон получил новую династию.[118]

Побледнев, выслушал Василий последние слова. Некоторое время он сидел молча, потом встал, прищурил глаза, посмотрел на монаха:

— Чувствую я в своей душе большую жажду беседовать с учеными людьми о высших целях жизни и мира. И не скрою: теперь, когда настало время тебе уезжать, часто я размышляю, будет ли полезно для нас лишиться твоего просвещенного совета?

Голос его был мягок. Однако в глазах князя Максим различил странные вспышки.

— И сегодня испытали мы такое удовольствие, — добавил Василий, — что много раз, пока ты говорил, задавались мы вопросом: а не угодно ли богу, чтоб ты остался у нас еще на несколько лет?

Взгляд князя впился в монаха. Максим испугался.

— Государь, желание мое — вернуться на родину. Отпусти меня поклониться своему монастырю, а ежели понадоблюсь, позови, и я приду снова и буду служить тебе сколько пожелаешь.

— Мы подумаем.

Василий повернулся, направился к двери.

И долго еще перед глазами Максима стоял образ князя с большим крючковатым носом и взглядом, острым, словно клинок. Когда в келью вернулись двое монахов, они застали Максима стоящим у окна. Он смотрел во двор, где ничего уже не было видно: знакомые очертания монастырских стен растаяли во мгле.

Монахи не нарушили молчания. Они сели и стали ждать.

— Брат Лаврентий, — послышался будто издалека голос Максима. — Кто был тот старец из твоего сна, тот, что черпал море ореховой скорлупкой?

Монахи переглянулись. Лаврентий не ответил.

— Ты сказал, что узнал его, — послышался опять голос Максима. — Кто же это был?

Лаврентий встал, перекрестился.

— Брат Максим, это был ты, — сказал он и поклонился ему до земли.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ. ПРАЗДНИК ВО ДВОРЦЕ

В большую дворцовую палату собрались архиереи, князья, бояре. Сверкали шитые золотом кафтаны, золотые кресты, золотный рытый бархат, атлас, мантии, украшенные цветными нашивками. Великий князь сидел на троне; изумруды, сапфиры, лазуриты и другие камни, сверкавшие на его перстнях и бармах, весили пуда два. Против Василия, на окруженном высшим духовенством аналое,[119] покрытом златотканым переметом, вышитым великой княгиней Соломонией, — сама княгиня, никем не видимая, наблюдала за церемонией из маленького окошечка светелки, — лежала Толковая Псалтырь.

Праздник начался рано утром. Сначала престарелый митрополит Варлаам и затем по очереди все епископы, архимандриты и кремлевские священники прочли псалмы, и когда чтение закончилось, митрополит обратился к великому князю:

— Радуйся и ликуй, милостью божьей трижды славный великий князь Василий, ибо в княженье твое подвиг нас господь на этот божественный труд, рай для души нашей. Равноапостольные Кирилл и Мефодий[120] первые перевели божественные псалмы на язык отцов наших, и посему славные предки твои, святой Владимир, святой Борис, Ярослав Мудрый и все великие и славные князья и в дни мира, в дни войны владели непобедимым оружием божьим. И святой Михаил Черниговский,[121] а также мученик Федор,[122] и многие другие претерпевали страдания и приобщились святости, распевая псалмы господни. Но сатанинские козни и всевозможные ереси, государь, не один век сеяли плевелы на поле божьем. И всходили зловредные еретические побеги. Да и книги наши были скудны. А из трудов ученых отцов церкви у нас были только две скромные толковые псалтыри, одна Афанасия Александрийского и другая святого Феодорита Кипрского. И вот ныне, в правление твое, радуют нас все цветы и все вечные плоды духовные. — Перекрестившись, он повысил голос: — И Русь теперь, царь, — уже не дикий лес, а огромный вертоград православия. Не только рожь, ячмень, пшеница, но и виноград, и маслины, и другие плоды, розы и цветы всякие пусть цветут и славят изобилье господне.

Закончив, Варлаам отвесил поклон Псалтыри, великому князю и усталый направился к своему креслу. Место его было справа от Василия, ближе к трону, чем лавки, стоявшие слева для братьев великого князя.

К аналою вышел теперь Максим. Рядом с полнотелыми, разодетыми архиереями он, худой и смуглый, выглядел маленьким и невзрачным. Великому князю с высоты трона он казался черной горошиной. Но речь святогорского монаха, произнесенная по-русски, полна была силы и твердости.

— Великий русский князь, — начал он. — Те, кто писал святые толковые псалтыри, были мужи просвещенные, боговдохновенные. Их писания мудрые парят высоко, до них не подняться моему скромному уму. Но и доверь ты труд этот другому, кто достойней меня, непростой была бы его задача. И не потому, государь, что книга большая. Не красивое обличье и не внушительные размеры сообщают ценность.

При этих словах Василий словно пробудился от глубокого сна. Он увидел сверкающие, как агат, глаза святогорца, вспомнил их последнюю беседу в келье.

— Ведь и адамант — маленький камешек, — продолжал Максим, — он точно комар перед слоном. Но ежели огромный слон и наступит на него, алмаз не расколется. И ежели положат его на наковальню да ударят по нему молотом, он все равно не расколется. И ежели камень обрушится на него, разобьется камень, а не адамант.

Потом святогорский монах упомянул боговдохновенных мужей, составителей Толковой Псалтыри.[123] Сказал, что над русским переводом он трудился вместе со своими товарищами; они подобны скромным садовникам, что с любовью и благоговением входят в сад и срывают самые зрелые и сладкие плоды. Боговдохновенные отцы трудились не из тщеславных побуждений, не искали они преходящих людских похвал. Господь прославил их. На суше и на море вечно будут сиять их святые имена; нет ныне человека, который не слыхал бы этого оглашающего небеса гласа труб. Ориген и Дидим, Аполлинарий, Евсевий, Астерий и Феодорит, три иерарха — Василий, Григорий и Иоанн, а также Кирилл, Диодор и Афанасий… В вертограде божественных познаний найдешь и другие имена. Сведения об этих ученых мужах ничтожны, ведь трудились они смиренно и тихо, как паук, ткущий паутину вдали от шума мирского. Но они оставили нам светлые мысли. Поэтому садовники охотно собрали и их плоды. Ведь все должен знать воистину благочестивый христианин.

Все святые отцы так прекрасно выражали свои мысли, что человек любознательный, читая их с благоговением, вникает в самую суть. Он не только получает в изобилии полезные наставления на разные случаи жизни, но и легко приобщается к высшей мудрости. И как иконописец, искусно запечатлевающий божественные образы, пишет не чистой красной, синей, зеленой краской, а добавляет немного охры, чтобы цвета стали нежней, мягче, так и богонаставляемые отцы церкви не только писали, но и пели. Их глас — нежнейший, как у птиц певчих. А слова — стих мелодичный, точно псалмы златоуста Давида.