Мария Романова - Воспоминания великой княжны. Страницы жизни кузины Николая II. 1890–1918 Страница 29

За несколько дней до Пасхи я уехала из Москвы. Никогда не забуду тот вечер, когда как раз накануне нашего отъезда мы пошли в маленькую церковь в византийском стиле, где был похоронен мой дядя. Держась за руки, мы с братом стояли на мраморном полу. Казалось, я пришла туда, словно чтобы попросить благословения умершего дяди. У меня возникли смутные предчувствия того, какая жизнь ждет меня впереди, и глубокое отчаяние охватило меня.

Я крепко держала руку своего брата. Судьба, которая и так уже подвергла нас тяжелым испытаниям, теперь разлучала нас. Я должна была покинуть его, своего брата, единственного, кого по-настоящему любила в этой жизни. Это было чудовищно.

Проходили минуты; мы оба были настолько расстроены, что время больше не имело для нас никакого значения. Моей тете, тоже растроганной, пришлось напомнить нам о времени и увести нас.

Мы приехали в Царское Село, где вскоре к нам присоединился отец. Ему не потребовалось много времени, чтобы понять мое душевное состояние. Не задавая много вопросов, он все хорошо понял. Но было уже слишком поздно. Тем не менее он решительно обвинил тетю в том, что она слишком легко распорядилась мною, и сказал ей об этом. Отзвуки этого обвинения и контробвинения доходили до меня только через закрытые двери. Позднее отец сказал мне, что тетя Элла чрезвычайно возмущала его своим полнейшим отсутствием здравого смысла и человеческих чувств, что она была так далека и настолько отличалась от себя прежней, что он не мог понять ее.

В течение какого-то времени она переживала кризис; никто не знал тайных движений ее души. Ее отчужденность, отсутствие интереса к чему бы то ни было в этой жизни достигли предела. Позже, когда тетя изменилась, она вернулась к реальности. Обладая большими душевными ресурсами, она с честью вышла из этого кризиса и вернулась к жизни более восприимчивой, более мудрой и терпимой, чем когда-либо. К сожалению, мое будущее решалось во время этого переходного периода; в каком-то смысле я была принесена в жертву, но не могу держать на тетю зла.

За несколько дней до бракосочетания в Царское Село приехал король Швеции Густав, который только-только стал преемником своего отца, его брат Чарльз, жена Чарльза Ингеборг, мой жених и многочисленная свита. Император, императрица и вся царская семья отправились на вокзал встречать их.

Я трепетала от душевного волнения, когда голубые вагоны специального поезда медленно подъехали к платформе и остановились. Вышел король со своими близкими, и, как только они ступили на красный ковер, их вышла встречать царская семья. После первых приветствий император сделал мне знак приблизиться. Я была представлена будущему свекру, и он поцеловал меня. Затем император провел короля мимо почетного караула, выстроившегося вдоль платформы.

Оркестр играл национальные гимны двух стран, били барабаны, официальные представления продолжались. В зале ожидания я познакомилась с принцем Чарльзом, его женой и их свитой. Шведские фрейлины привели меня в сильное смущение своим порывом поцеловать мне руку.

Затем монархи сели в карету и отвезли короля в Большой дворец, где для него были приготовлены апартаменты. В тот вечер был дан большой ужин, на котором произошел обмен тостами и заранее приготовленными речами. Теперь я легко говорила по-шведски и этим очень удивила наших гостей, обращаясь к ним на их родном языке.

Одну из дам, баронессу Фалькенберг, королева прислала мне для сопровождения, пока у меня не появятся свои приближенные. Очаровательная женщина, она с самого начала внушила мне доверие. Когда после ужина ее подвели ко мне, она сделала глубокий реверанс. Я спрятала обе мои руки за спиной. Она не забыла этот жест маленькой робкой девушки.

И вот настал знаменательный день. Утром я пошла на службу и исповедь, затем скромно пообедала вместе с императором, императрицей и их детьми. Согласно русскому обычаю, обрученные не должны видеть друг друга в день бракосочетания, до тех пор пока не встретятся, чтобы пойти в церковь.

После обеда я пошла к себе в комнаты и начала одеваться. Мое батистовое белье, отделанное валансьенскими кружевами, широкие накрахмаленные нижние юбки, туфли и чулки – все это было разложено на постели. Надев все это одно за другим, я облачилась в платье из серебристой ткани, такое жесткое, что, казалось, оно сделано из картона. Парикмахер завил мне волосы.

Завершив первую часть своего туалета, я вышла в гостиную, где меня ожидал мой отец для благословения. Тетя оставила нас одних. Над моей опущенной головой отец начертал крест, держа обеими руками икону.

В комнату вошла тетя и в свою очередь благословила меня. В тот день на ней было длинное платье из белого крепа и вдовий чепец, который она стала носить со дня смерти дяди. Этот чепец был тоже белый, с длинной вуалью, которая облаком окутывала ее голову и легко ниспадала до подола платья. Она не собиралась присутствовать на придворном приеме, но должна была помогать на церемонии в церкви. Отец и тетя пожали друг другу руки, а затем поцеловались; напряженность между ними рассеялась оттого, что они видели, как я страдаю при виде их холодных отношений.

Я должна была закончить свой туалет в Большом дворце, где собирались праздновать бракосочетание. Пора было ехать; карета, ожидавшая нас, стояла у дверей. День был пасмурный, большие хлопья мокрого снега бились в окна кареты.

В Большом дворце два господина – слуги тети – ждали нас, чтобы помочь мне подняться по лестнице. Мы вошли в одну из больших гостиных дворца, где нас ожидали еще несколько человек. В центре комнаты стоял туалетный столик, украшенный кружевами и лентами, а на нем – золотой прибор времен императрицы Елизаветы, дочери Петра Великого.

На столике были разложены царские драгоценности, которые должны были надевать великие княжны в день своего бракосочетания.

Среди них, во-первых, была диадема императрицы Екатерины с розовым бриллиантом необыкновенной красоты в центре и небольшая корона из малинового бархата, вся усыпанная бриллиантами; там было ожерелье из крупных бриллиантов, браслеты и серьги в форме вишен, такие тяжелые, что их нужно было прикреплять к золотым ободкам, которые надевались на уши.

Прислужницы начали собирать складками у меня на талии огромный шлейф из серебристой ткани, расшитой рельефными серебряными лилиями и розами. Затем мне пришлось сидеть перед зеркалом, пока старый придворный парикмахер, француз по имени Делькруа, соорудил по обеим сторонам моего лица два длинных локона, которые падали на мои обнаженные плечи. Затем надел мне диадему.

После этого придворные дамы, жены высокопоставленных чиновников, возглавляемые камер-фрейлиной, накинули мне на голову кружевную вуаль и маленькую корону и прикрепили среди складок веточки флердоранжа. Наконец, они возложили мне на плечи малиновую бархатную мантию с пелериной, отделанную мехом горностая и застегнутую огромной серебряной пряжкой. Кто-то помог мне встать. Я была готова.