Александр Керенский - Потерянная Россия Страница 29

Одновременно с подготовкой из‑за угла вооруженного нападения на Временное правительство ближайшие соучастники генерала Корнилова вели в спешном порядке переговоры с определенными политическими кругами и с военными представителями… союзников. Впрочем, как я уже говорил, Ставка, где душой военного заговора был генерал Крымов, мало интересовалась тогда штатскими политическими вопросами. План будущего государственного устройства, будущая правительственная программа «диктатора» вырабатывалась скорее в более спокойных, уютных кабинетах в Москве и Петербурге. Ведь среди бывших членов 4–й Государственной думы — октябристов и конституционных демократов, — среди видных представителей дворянства из Государственного совета было достаточно людей, посвященных в готовящийся переворот. Еще перед Московским государственным совещанием офицеры из Ставки, приезжая в Москву, участвовали в конспиративных собраниях вместе со штатскими государственными деятелями. До сих пор никто из этих людей не смеет сказать публично правду о политической стороне Корниловского движения. До сих пор еще в либеральных и консервативных кругах продолжают — точно зная о том, что заговор был, — твердить о роковом «недоразумении» между Временным правительством и Верховным главнокомандующим, закончившимся катастрофой «по вине Керенского». На самом же деле некоторые очень крупные государственные деятели России были совершенно в курсе намерений генерала Корнилова, и им всемерно — одни сочувствовали, а другие прямо содействовали.

Я не буду приводить здесь все имеющиеся в моем распоряжении по этому поводу данные, напомню только знаменательное письмо (1917 г.) закулисного вдохновителя заговора генерала М. В. Алексеева к П. Н. Милюкову. 8 октября 1917 года, давая показания Следственной комиссии, я говорил: «Мы не можем, по отсутствию розыскной части, дать тех материалов, которые имела бы возможность предъявить вам старая власть. Мы их предъявить не можем. Но для меня, лично, несомненно, что за Корниловым работала совершенно определенная группа лиц, не только связанная готовящимся заговором, но и обладающая большими материальными средствами и располагающая возможностью получать средства из банков. Это для меня совершенно несомненно».

Письмо генерала Алексеева к П. Н. Милюкову от 12 сентября (опубликованное 12 декабря 1917 г.) превратило эту мою субъективную уверенность, которая ни для кого не была обязательна, в объективную действительность, которой уже никто не сможет отрицать. «Дело Корнилова не было делом кучки авантюристов, — пишет генерал Алексеев, — оно опиралось на сочувствие и помощь широких кругов нашей интеллигенции. Вы, Павел Николаевич, до известной степени знаете, что некоторые круги нашего общества не только знали обо всем, не только сочувствовали идейно, но, как могли, помогали Корнилову… У меня есть еще просьба. Я не знаю адреса господ Вышнеградского, Путилова и других. (Первые двое известные финансовые деятели, еще в апреле с некоторыми другими банкирами начавшие поиски нужного для переворота генерала. — А. К.) Семьи заключенных офицеров начинают голодать… я настойчиво прошу их прийти на помощь. Не бросят же они на произвол судьбы и голодание семьи тех, с кем они были связаны общностью идей и подготовки. Я очень прошу Вас взять на себя этот труд и известить о результатах. В этом мы, офицеры, более чем заинтересованы… Тогда (если просьба не будет немедленно удовлетворена. — А. К.) генерал Корнилов вынужден будет широко развить перед судом всю подготовку, все переговоры с лицами и кругами, их участие, чтобы показать русскому народу, с кем он шел, какие истинные цели он преследовал и как в тяжелую минуту он, покинутый всеми с малым числом офицеров, предстал перед спешным судом» (какового, должен отметить, вовсе не предполагалось. — А. К.). Не имея весьма веских доказательств в руках, такими недвусмысленными угрозами разоблачений не сопровождают просьбы даже шантажисты…

Конспиративный аппарат заговора в Ставке и Петербурге был уже достаточно налажен к сроку открытия Московского государственного совещания. На этом совещании должна была произойти «проба сил». В случае же благоприятного стечения обстоятельств — мирное провозглашение диктатуры генерала Корнилова. Поэтому за несколько дней до открытия Государственного совещания была произведена мобилизация общественных сил, сочувствующих перевороту. Как будто совершенно случайно, Центральные комитеты всех военных организаций, участвовавших в заговоре, один за другим вынесли в разных выражениях составленную, но совершенно одинаковую по содержанию резолюцию. Совет казачьих войск, съезд Союза георгиевских кавалеров, Центральный комитет Союза офицеров, съезд Военной лиги и т. д. постановили — считать генерала Корнилова «несменяемым» Верховным главнокомандующим. Совет казачьих войск осмелился даже грозить правительству бунтом казачьих строевых частей на фронте и в тылу в случае увольнения Верховного главнокомандующего. С этой резолюцией заговорщики из Совета казачьих войск во главе с атаманом Дутовым явились к председателю Временного правительства. 8 августа, в день открытия в Москве «белого» «Съезда общественных деятелей», председатель Государственной думы Родзянко послал генералу Корнилову телеграмму, в которой от имени совещания «присоединил свой голос» к заявлению Союза офицеров, Союза георгиевских кавалеров и Совета казачьих войск о несменяемости генерала Корнилова на посту Верховного главнокомандующего.

Внешне получалась чрезвычайно импозантная, внушительная картина: не только военные организации, наиболее авторитетные в офицерских кругах армии, но и вся «государственно зрелая» Россия во главе с самыми известными членами Государственной думы, Государственного совета, дворянства, промышленной и финансовой аристократии, профессуры, журналистики, во главе с бывшими Верховными главнокомандующими (Алексеевым, Брусиловым) — вся эта, можно сказать, «благомыслящая» Россия открыто признает своим вождем и повелителем генерала Корнилова; вождем несменяемым, т. е. независимым от Временного правительства, неподчиненным ему!

Нетрудно себе представить, как закружилась от этого голова у стремительного в действиях, но не привыкшего политически размышлять и свои мысли взвешивать генерала. Он ведь каждое слово понимал по — солдатски: сказано — сделано; обещано — исполнено. А между тем в пышной резолюции военных и гражданских сановников, именитых общественных деятелей и знаменитых политических ораторов — ничего, кроме слов, не было. Они толкали наивного генерала в пропасть, сидя спокойно на ее краю, вовсе и не думая никогда вслед за ним ломать себе шею.