Россия в войне 1941-1945 гг. Великая отечественная глазами британского журналиста - Александр Верт Страница 29

Особую бдительность проявляли женщины из вспомогательной милиции. Как-то вечером я шел по улице Горького вместе с Жаном Шампенуа[35], как вдруг женщина-милиционер закричала на него: «Вы почему курите?!» – и приказала немедленно потушить сигарету: она вообразила, что он, может быть, подает сигнал немецкому самолету!

Весь день по улицам проходили, обычно с песнями, солдаты. Формирование ополчения было в полном разгаре. В эти первые дни июля десятки тысяч людей, в том числе много пожилых, являлись добровольно на сборные пункты (один такой пункт помещался в Хохловском переулке, напротив дома, где я жил) с узелками или чемоданами. Там добровольцев сортировали – причем некоторых отвергали – и направляли в учебные лагеря.

В остальном в Москве было довольно спокойно. Люди на улицах иной раз шутили и смеялись, хотя, что весьма показательно, лишь очень немногие открыто говорили о войне.

Мавзолей Ленина я нашел закрытым, и двое часовых с винтовками без лишних слов велели мне проходить мимо. Внешне жизнь, казалось, шла обычным порядком. Четырнадцать действовавших театров были, как всегда, переполнены; в ресторанах и гостиницах людей было по-прежнему набито битком.

При всем том Москва готовилась к воздушным налетам. Уже 9 июля вдоль трамвайных путей начали разъезжать грузовики, с которых производилась раздача мешков с песком. На этой неделе я написал статью о налетах на Лондон и о принятых англичанами мерах предосторожности. Она была сразу же напечатана в «Известиях», вызвала большие толки и даже некоторую полемику о том, следует ли тушить зажигательные бомбы водой, что я считал неправильным. Мой рассказ о воздушных налетах на Лондон обсуждался тем более широко, что в период действия советско-германского договора советская печать мало писала о бомбардировках, которым подвергалась Англия.

Со второй недели июля в связи с ожидавшимися налетами германской авиации началась массовая эвакуация детей из Москвы. Многим женщинам было предложено поехать на работу в колхозы. Вокзалы были переполнены людьми, получившими разрешение уехать из Москвы. Многие женщины, которых я видел вечером 11 июля на Курском вокзале – откуда они отправлялись в Горький, – плакали, боясь, что им еще не скоро удастся вернуться в Москву.

Англо-русские отношения быстро улучшались. В течение второй недели июля Стаффорд Криппс, к которому русские относились очень холодно до самого начала нацистского вторжения, имел две встречи со Сталиным, а 12 июля в Кремле состоялось торжественное подписание Молотовым и Криппсом англо-советского соглашения в присутствии И. В. Сталина, адмирала Н. Г. Кузнецова, маршала Б. М. Шапошникова, генерала Мейсона Макферлана и главы английской торговой миссии Лоренса Кэдбери. Сталин через переводчика довольно долго беседовал с Мейсоном Макферланом.

На другой день на пресс-конференции С. А. Лозовского русские все еще удивлялись подписанию соглашения, которое предусматривало взаимную помощь и содержало обещание не заключать сепаратного мира с Германией. Сам Лозовский был, видимо, приятно удивлен и сказал, что это наносит сильнейший удар по Гитлеру, так как опрокидывает его план воевать с Востоком и Западом поочередно. На вопрос, можно ли считать США молчаливым партнером этого соглашения, Лозовский смело сказал: «США слишком великая страна, чтобы молчать».

В первые недели войны положение представителей иностранной печати в Москве было очень странным. Единственными официальными источниками информации были советская печать с ее сводками военных действий и военными очерками и упомянутые пресс-конференции Лозовского, проводившиеся три раза в неделю.

Газетные очерки были посвящены главным образом отдельным героическим подвигам русских, хотя время от времени, особенно в газете «Красная звезда», появлялись полезные обзоры. Сводки носили обычно осторожный характер и зачастую давали только смутное представление, где в тот момент шли бои, но люди скоро научились читать между строк. Сообщение о боях на «Минском направлении» или на «Смоленском направлении» обычно означало, что эти города уже сданы, а изучение лексикона сводок позволяло представлять себе масштабы неудач советских войск. Так, выражение «тяжелые оборонительные бои против превосходящих сил противника» означало, что части Красной Армии терпели поражение на данном участке. Это было худшее из всех выражений, встречавшихся в сводках.

Общей тенденцией пресс-конференций Лозовского было внушить мысль, что все неудачи СССР являются временными; что, несмотря ни на какие территориальные потери, немцы не победят; что Москва и Ленинград, во всяком случае, не будут сданы; что советские потери, бесспорно, велики, но немцы потеряли еще больше (это был самый сомнительный из доводов Лозовского); что отношения между Германией и ее сателлитами крайне натянутые (это также представлялось весьма сомнительным летом и осенью 1941 г.). Иногда он сообщал важные факты, например о разрушении Днепрогэса или о высылке на восток всего населения автономной республики немцев поволжья – что-то около полумиллиона человек. О таких крупных катастрофах, как захват немцами многих сотен тысяч пленных и колоссальные потери советской авиации, вообще не упоминалось. В то же время Лозовский был склонен преувеличивать количество действовавших на фронте немецких танков и самолетов: так, он говорил, что в боях принимало участие 10 тыс. немецких танков.

Лозовский был старый большевик, отличавшийся внешним лоском; он принадлежал к первой эмиграции, много лет жил в Женеве и Париже, знал Ленина, хорошо говорил по-французски и своей бородкой и элегантными костюмами напоминал скорее завсегдатая бульваров, которого легко было представить себе на террасе кафе «Наполитэн» в «прекрасную эпоху». После революции он работал в Профинтерне – красном Интернационале Профсоюзов, а затем стал заместителем наркома иностранных дел. Как старый большевик, он, должно быть, пережил немало тревожных минут во время чисток. Однако Лозовский уцелел, хотя по своим личным качествам он не слишком подходил к окружению Сталина. В 1943 г. он стал одним из руководителей Еврейского антифашистского комитета, что его в конце концов и погубило: в 1949 г. Лозовский был расстрелян.

В 1941 г. Лозовского, возможно, ошибочно считали одним из уцелевших представителей литвиновской когорты в наркомате иностранных дел; предполагалось, что он относился к Западу с большей симпатией, чем Молотов. Тем не менее однажды Лозовский совершенно недвусмысленно отмежевался от Литвинова. Это был любопытный инцидент: как раз за два дня до подписания соглашения Криппс – Молотов Литвинов должен был выступить по Московскому радио. Но выступил он только на заграницу и притом на английском языке. На следующее утро советская печать опубликовала несколько выдержек из этого выступления. Опустив слова о том, что «прошлое нужно предать забвению» и что «мы все делали ошибки», газеты сосредоточили внимание на утверждениях Литвинова, что немцы являются общим врагом и что «на Западе не должно быть фактического перемирия». На вопрос, какую роль Литвинов будет играть в дальнейшем, Лозовский нехотя ответил, что «г-н Литвинов, может быть, будет еще выступать по радио».

Источники информации, доступные советской общественности, были весьма скудными. В самом начале войны населению было предложено сдать радиоприемники. Исключение было сделано для иностранных дипломатов, журналистов и некоторых советских ответственных работников. Все остальные могли слушать