Эрик Дешодт - Людовик XIV Страница 29

Людовику льстит, что на этих великолепных кораблях развевается его флаг, но в глубине души он остается человеком сухопутным. Несмотря на великолепие его эскадр, море продолжает быть для него чуждой стихией. Понятие «морская империя» ничего ему не говорит. Он всегда будет предпочитать свои полки своим кораблям. В «Мемуарах» он пишет: «Исходя из своих собственных интересов, поскольку благо государства не позволяет королю подвергать себя непостоянству морской стихии, я буду вынужден вверять моим генералам судьбу моего оружия, никогда не принимая в этом личного участия. <…> Сухопутная война сулит больше удачи, чем морская, где самым храбрым почти никогда не удается отличиться от самых слабых».

Эти рассуждения свидетельствуют о том, что Людовику вовсе не чужд старинный рыцарский идеал личной доблести. И в этом споре Древних и Новых Людовик стоит на стороне первых.

Прелюдии великолепия

Едва Людовик пришел к власти, он тотчас же заявил о том, что не намерен никогда, никому и ни в чем уступать первенство.

Десятого октября 1661 года посол Испании в Лондоне барон де Ватвиль, вопреки установленному обычаю, проходит впереди посла Франции графа д'Эстрада. Людовик XIV тотчас же вызывает представителя Филиппа IV в Париж. Король Испании, его тесть, предлагает решить конфликт следующим образом: Ватвиль будет отозван, а послы Испании ни на каких публичных церемониях в Лондоне не станут оспаривать первенство Франции. Людовик же требует, чтобы это правило было распространено на все европейские дворы. 24 марта 1662 года во время торжественной аудиенции он принимает извинения Испании.

Он пишет своему старшему сыну, Монсеньору, Великому дофину: «Это можно считать большим успехом, ибо я добился того, о чем мои предшественники не могли даже мечтать, заставив испанцев не только не претендовать отныне на первенство, но даже публично торжественно объявить, что они никогда не станут на него претендовать. И я не знаю, происходило ли с момента возникновения монархии что-либо более для нее почетное, ибо короли и суверены, коих наши предки видели у своих ног, когда те приносили им клятву вассальной верности, являлись к ним не как суверены и короли, но как сеньоры каких-нибудь незначительных княжеств, полученных ими в удел и от которых они могли отказаться; здесь же речь идет о клятве совершенно другого рода, даваемой королем королю, одной монархией — другой, что не позволяет даже нашим врагам усомниться в том, что наша монархия является первой во всём христианском мире».

Заключительные строки его письма звучат особенно красноречиво: «Я могу с уверенностью утверждать, что не добился бы такого успеха, если бы с начала и до конца не руководствовался собственными убеждениями гораздо больше, чем чужими, и это стало для меня долгим и неисчерпаемым источником радости».

После Испании — Англия.

Англичане требовали, чтобы в водах, которые они по собственному произволу объявили британскими, иностранные суда первыми салютовали их флагу (два экзальтированных юриста, Уэлвуд и Селден, для которых «английские моря» включали весь Ла-Манш и Северное море вплоть до берегов Франции, Голландии и Дании, увлекли своей бредовой идеей Карла II). 25 января 1662 года Людовик пишет своему послу в Лондоне: «Ни король, мой брат, ни его советник просто еще не знают меня, когда позволяют себе в обращении со мной высокомерие и граничащую с угрозой непреклонность. Я не знаю в этом мире такой силы, которая могла бы заставить меня смириться с этим. Мне можно причинить зло, но меня нельзя запугать».

Обе державы злобно взирают друг на друга вплоть до 1667 года, когда принято решение, что корабли обеих стран будут салютовать друг другу одновременно или же не будут салютовать вовсе.

Король Франции вскоре дает понять и папе, с кем тот имеет дело.

Папа Александр VII, этот, по словам Мазарини, «самонадеянный педант», хочет ликвидировать привилегию экстерриториальности, признаваемую за посольствами и их владениями. Эти анклавы, куда нет доступа папской полиции, становятся убежищем для римских воров. Людовик, пойдя в некоторых вопросах навстречу и не получив ничего взамен, на сей раз категорически отказывается идти на какие бы то ни было уступки.

Чтобы защитить права Франции, он направляет в Рим с чрезвычайным посольством герцога де Креки. Креки, суровый солдат, прибывает в Рим 11 июня 1662 года в сопровождении внушительного эскорта. 20 августа корсиканцы папской гвардии, возбужденные дракой одного из своих гвардейцев с каким- то французом, открывают стрельбу по посольству. Креки сам едва не стал жертвой мушкетного залпа, а один из пажей его жены, ехавшей в карете домой, был убит.

Папа ограничивается ничего не значащим выражением сожалений. Людовик оскорблен и заявляет, что речь идет об умышленном покушении, какому не сыщется примеров даже среди варваров. Он требует официальных извинений, роспуска корсиканской гвардии, смещения с постов губернатора Рима и начальника папской полиции. Папа не удостаивает его ответом. Креки покидает Рим, а вдали от Святого престола за дело берутся юристы. В июне 1663 года парламент Прованса объявляет о присоединении к французской короне Авиньона и графства Венессен, а 16 тысяч солдат идут поддержать Парму и Модену в их пограничном конфликте с Александром VII, который станет безуспешно пытаться создать Священную лигу для борьбы против «старшей дочери» Римско-католической церкви.

Но, не добившись успеха, он внезапно уступает по всем пунктам: распускает корсиканскую гвардию как «не способную нести службу» и объявляет всех корсиканцев навеки исключенными из числа папских служителей, признает права герцогов Пармы и Модены и, наконец, соглашается на сооружение памятной пирамиды, на которой клеймом позора будут отмечены все бесчинства его служителей. После этого Людовик возвращает ему Авиньон и графство Венессен, вопреки воле их жителей. Только Великая французская революция вернет всё на свои места.

Двадцать девятого мая 1664 года кардинал Флавио Киджи, племянник Александра VII, явился в Фонтенбло с официальными извинениями от имени смирившегося понтифика.

«Еще долгое время, — пишет Гуго де Лионн, государственный секретарь по иностранным делам, — в Риме никто не осмелится и помыслить, что к королю Франции можно относиться так же, как к королю Японии».

«Прелюдии великолепия», как именовали эти демонстративные действия, этим не ограничились.

Двадцать лет спустя, 15 мая 1685 года, дож Венеции смиренно предстал перед Людовиком в Зеркальной галерее. Годом ранее флот Дюкена[86] обрушил на город 14 тысяч зажигательных бомб, превратив в руины три четверти строений, чтобы наказать за союз с испанцами. Но этого королю было недостаточно, требовались еще и извинения.