Владимир Леонов - А. С. Пушкин – земной и божественный Страница 3

В 1815 году « державного» поэта пригласили почетным гостем на публичный экзамен в Царскосельский лицей. Ни одно важное событие культуры не обходилось без присутствия «старика Державина». Поэт был стар и дряхл. Он знал, что жить остается недолго и, никогда не страдавший от скромности, мучился оттого, что «некому лиру передать». Нет в России поэта, достойно продолжившего бы его дело.

Державин дремал, сидя за столом экзаменаторов и знатных гостей. И не сразу понял, откуда взялись великолепные строки стихов, звучащие в парадном зале. Кудрявый юноша читал их звонко и взволнованно. О чем тогда подумал старый поэт? Что появился тот, кому не страшно и не совестно передать свое первенство в русской поэзии? Что наконец – то можно спокойно оставить здешний свет?

Вот как сам кудрявый лицеист, А. С. Пушкин, вспоминал позднее этот экзамен: «Как узнали мы, что Державин будет к нам, все мы взволновались. Дельвиг вышел на лестницу, чтобы дождаться его и поцеловать ему руку, руку, написавшую Водопад. Державин был очень стар. Он был в мундире и в плисовых сапогах. Экзамен наш очень его утомил. Он сидел, подперши голову рукою. Лицо его было бессмысленно, глаза мутны, губы отвисли: портрет его (где представлен он в колпаке и халате) очень похож. Он дремал до тех пор, пока не начался экзамен в русской словесности.

Тут он оживился, глаза заблистали; он преобразился весь. Разумеется, читаны были его стихи, разбирались его стихи, поминутно хвалили его стихи. Он слушал с живостию необыкновенной. Наконец вызвали меня. Я прочел мои Воспоминания в Царском Селе, стоя в двух шагах от Державина. Я не в силах описать состояния души моей: когда дошел я до стиха, где упоминаю имя Державина, голос мой отроческий зазвенел, а сердце забилось с упоительным восторгом… Не помню, как я кончил свое чтение, не помню, куда убежал.

Державин был в восхищении; он меня требовал, хотел меня обнять. Меня искали, но не нашли».

По легенде, после выпускного вечера в лицее Пушкин остался наедине с большим городом: родители отказались принять сына, ссылаясь на денежные затруднения. Одинокая фигура кучерявого отрока с большими печальными глазами стояла у парадного подъезда лицея и провожала кареты, которые увозили его выпускников по домам. Друзья приглашали поэта к себе, но Пушкин отказывал – гордость не позволяла принять милость.

Мировоззрение Солнца

Пушкин считал жизнь плодом мечты и гармонических настроений. «Порой опять гармонией упьюсь» – какое сочное, чувственное, физиологическое наслаждение: «упьюсь». Беспечная, юная и безграничная жажда наслаждения. Чисто русская удаль, с дерзкой прожигаемостью жизни, безусталой погоней за удовольствием. Отвергающей тот тип жизни, в котором

Лорд Байрон прихотью удачнойОблек в унылый романтизмИ безнадежный эгоизм…,

«…в мире всех общественных и нравственных наших сочувствий – Пушкин есть первый и полный представитель нашей физиономии».

Пушкин упивался гармонией жизни. Это то, ради чего и стоит жить! Это и есть мировоззрение солнца, когда постоянно и каждый день всходит мера страстей вольных и дозволений, что с подоплекой мудрости библейской озвучил апостол Павел: «Все мне позволительно, но не все мне полезно».

Пушкин – наша органическая душевная целость, образ народной нашей сущности, нашей народной личности, наша русская словесная самостоятельность. Он наполнил правдивыми рафаэловскими красками и изящными ваятельными микеланджеловскими линиями русскую поэзию, сделал ее чистою и совершенной.

***

Факты детства

Страсть к чтению. Дневные и ночные часы в библиотеке отца, уединение. Вольтер: «Философские письма», «Задиг, или судьба», «Кандиг, или оптимизм», «Орлеанская девственница». «Война богов» Парни Эвариста впоследствии послужила толчком для создания «Гавриилиады». Перечитывал не раз, стараясь запоминать галантный стиль «Опасных связей» Пьера Шодерло де Лакло. Был в непрестанном восхищении от элегии Парни «Enfin». Читал в упоении, хорошо запоминал, выучил наизусть, чтобы не забыть и в дальнейшем переложить испытанное ощущение свободы, раскованности и изящества в своих любовных стихах. А к «Исповеди» Руссо обратится в комментариях к «Евгению Онегину».

Пушкин быстро запомнил все буквы алфавита и начал составлять из них новые сочетания. Одновременно, по словам сестры Ольги «до шести лет Пушкин был просто увалень, которого почти насильно водили гулять». Еще один отзыв о малолетнем Пушкине: «…молодой Пушкин… был скромным ребенком: он очень понимал себя, но никогда не вмешивался в дела больших и почти вечно сиживал где – то в уголке…»

Образы поэта Пушкина

Пушкин в разные периоды по – разному представлял себе образ поэта, по – разному понимал его назначение. Он нередко высказывал диаметрально противоположные точки зрения.

В одном месте Пушкин заявляет: « И, обходя моря и зесмли, глаголом жги сердца людей». В данном случае он отождествлял поэта с пророком, оратором, требовал, чтобы тот шел к народу, воспитывал людей.

В следующий раз – утверждение противоположное. Пушкин требует, чтобы поэт удалился от людей « на берега пустынных волн», «Ты царь: живи один». Поэт говорит толпе: «Подите прочь – какое дело поэту мирному до вас!».

В другом суждениии – поэт нелюдим: «Непонимаемый никем… Проходишь ты, уныл и нем. С толпой не делишь ты ни гнева, ни нужд, ни хохота, ни рева, ни удивленья, ни труда».

А в этих размышлениях – поэт для него уже сам человек толпы. Поэт как «гуляка праздный», как легкомысленный «ленивец». Для него истинный поэт – это тот, кто смеется « забаве площадной и вольности лубочной сцены».

Пушкин и мир

Пушкин был сам век. И подчас – больше века, опережал свой век и свой класс, иначе в двадцать пять лет не появились бы «Борис Годунов» и «Клеопатра», в тридцать – «Скупой рыцарь», а за два года до гибели – «Египетские ночи».

И, как следствие ушел из жизни Первый Поэт России не понятый, даже после того, как Николай I, император России дал ему самую высокую оценку – умнейший муж России. Уже тогда навязывался стереотип Пушкина-человека, интересы которого только плотские – вино, карты, женщины и сочиняющего занятные вирши от скуки и уныния, из – за мелкого тщеславия прослыть оригинальным. Но это слишком уничижительный, «планктонный» образ Первого Мелькартового столпа (второй – Лермонтов) русского поэтического космоса.

Пушкин – это иное, это прежде всего в своем основном качестве предиктора, предсказателя общего хода вещей и явлений, мыслителя и философа, достигшего совершенства в искусстве владения словом, в умении доносить до мира (общества) сложнейшие вещи мировоззренческого характера по очень простому историческому принципу: «Каждая моя мысль прибавляет меня, ибо я един во всем человеческом».

В какой-то мере этим принципом пользовались и до сих пор пользуются многие в словесности, поскольку он всегда символичен, обобщающе широкий, но именно Пушкин достиг в нем совершенства, воздвиг себе «памятник нерукотворный», потому что словом «жег сердца людей».

«Медный всадник» – способность «видеть общий ход вещей»

Единственное творение Пушкина, в которой таинственные и неясные образы, порождаемые словами текста, создают внутренний смысловой ряд, отражают явления единого и целостного мира.

Самая загадочная поэма с мистическим скрытым смыслом – библейским, иудейским, еврейским и еще – удивительная прозорливость будущности России, и потому – бессмертное творение Пушкина.

Пушкин в поэме «перстом указующим – словом» обнажает факты и явления общественной жизни, которые стали бессмертны, проистекают от поколения к поколению и оказывают решающее влияние на исторический процесс.

Главный фактор, по его мнению, диаспоричность, рассеяние еврейства – вечно «молодой» общности – среди других народов :

В то время из гостей домойПришел Евгений молодой…

Пушкин иносказательно говорить об истинном доме самой древней «молодой общности».

Прошла неделя, месяц – онК себе домой не возвращался.

пришелец, пришлец – пришлый человек, странник, иноземец, инородец.

Слова Мартина Бубера: «Основная еврейская добродетель – «встать и пойти», это народ не оседлый, несмотря на солидную недвижимость. И нужно понять, что такими шатунами сделал их не антисемитизм окружающего оседлого населения, но собственная их беспокойная природа… Меньше всего евреи принадлежат так называемой культуре… Еврей и на вершине культуры, и на социальных верхах остается «провокатором». Сфера еврейства не культура, а гений, ибо, как сказал Сартр, гений – это не дар, а путь, избираемый в отчаянных обстоятельствах… И у Сартра в «Бытии и ничто» появляется определение: диаспорическое (т.е. рассеянное среди других народов: зам. авт.) бытие как характеристика человека, самого человеческого проекта. Герой экзистенциальной философии оказывается, таким образом, евреем, экзистенциализм оборачивается еврейским учением… Нельзя говорить, что каждый еврей гениален, но в каждом гении есть что-то еврейское… Но «абсолютность» еврейства, ген гениальности, ему свойственный, делает его, с другой стороны, «кошмаром наций». … Еврей в диаспоре – загадка и тайна человечества. В истории есть только одна тайна, и эта тайна – еврей.