Алан Кубатиев - Фрэнсис Скотт Фицджеральд Страница 3

Закончив школу, ФСФ решает остаться в Нью-Джерси и в 1913 г. стать студентом одного из самых известных американских университетов, Принстона. На вступительных экзаменах он недобрал баллов, но сумел убедить апелляционную комиссию, что без него слава Принстона будет неполной. Слава звезды университетского футбола уже не суждена, значит, оставалось стать славой американской литературы. Но это требовало упорства и постоянства, а монсеньора Фэя рядом уже не было. Зато был прославленный студенческий музыкальный и театральный клуб «Треугольник», друзья – будущий знаменитый критик Эдмунд Уилсон и Джон Пил Бишоп, будущий известный поэт и романист. Каждый год «Треугольник» ставил музыкальную комедию, где, как некогда, все роли играли только юноши; после премьеры в университете труппа гастролировала по городам страны. Сперва ему не везло, но в 1914–1915 гг. ФСФ уже пишет тексты песен и диалоги для новой комедии года, а потом пробьется и в авторы.

Принадлежностью к университету он всегда гордился, но все же потом с горечью писал: «Никаких почетных жетонов, никаких наград…»[7] [7, 60].

В Принстоне он укрепляет в себе «…прочное недоверие, враждебность к классу бездельников – не убеждения революционера, а затаенную ненависть крестьянина. В последующие годы я никогда не мог перестать думать о том, откуда появлялись деньги моих друзей, не мог перестать думать, что однажды нечто вроде права сеньора может быть использовано одним из них по отношению к моей девушке»[8] [7, 232].

Сент-Пол тоже не забыт. Летом 1914 г., невзирая на тревожные события в Европе, он пишет свою последнюю пьесу для Елизаветинского театрального клуба, с привычным успехом прошедшую в городе двумя представлениями. Городская пресса восторгается семнадцатилетним автором, но он много позже вспомнит свое тогдашнее ощущение какого-то конца: «Толпа еще только расходилась, и последние несколько зрителей еще разговаривали с ним, а он уже чувствовал, как огромная пустота наполняет его сердце. Все кончилось, все совершилось и ушло – вся эта работа, весь интерес и поглощенность ею. Пустота, подобная ужасу»[9] [6, 144].

Но и это было не все. Успех в Сент-Поле, несомненно, сыграл важную роль в решимости Скотта писать профессионально. Он лучше многих чувствовал, на что способен. Но и многие тоже это чувствовали. Его избирают секретарем «Треугольника», что почти автоматически означало через год президентство в клубе, а это уже «место наверху», его приглашают в Коттедж-Клаб, элитный обеденный клуб выпускников, – похоже, Фицджеральд удостоился статуса, которого так жаждал. The Tiger, юмористический журнал старшекурсников, Скотт с другом иногда за ночь сочиняли целыми выпусками. С Эдмундом Уилсоном он работает над следующим шоу года: Уилсон пишет сценарий, Скотт стихи, и «Дурной глаз» (The Evil Eye), спектакль 1915–1916 гг., оказывается одним из самых ярких. Но в остальном дела шли далеко не так блестяще.

Оценки были низкими, экзамены, даже самые формальные, ФСФ заваливал по нескольку раз. Это лишало его права избираться в любые студенческие организации Принстона. Шанс быть президентом «Треугольника» исчез. Скотт был раздавлен. В одном из поздних эссе он признавался, что «колледж уже никогда не был для меня прежним».

Уилсон и Бишоп редактировали Nassau Literary Magazine, самый старый университетский литературный журнал страны и самый серьезный в Принстоне. Он уже писал туда, но только весной 1917 г. сосредоточился на этом издании. Маленькая пьеса, пять рассказов, три стихотворения, пять критических обзоров: помимо количества, едва ли не впервые написанное свидетельствовало о настоящем уровне дарования Фицджеральда.

Стихи и обзоры были пустяковыми, а вот пьеса и особенно рассказы уже напоминали будущего, зрелого, печального и зоркого ФСФ. Пьесу в переработанном виде позже напечатал знаменитый критик, издатель и журналист Генри Льюис Менкен. Это была первая коммерческая публикация Скотта, да где – в популярном журнале The Smart Set. Он сделал из нее кусок первого романа. Рассказ «Тарквиний из Чипсайда» (Tarquin of Cheepside) – очень любопытная вариация на шекспировские темы: в ней Бард сублимирует в поэме «Лукреция» собственный опыт насильника… Скотту, несмотря, а может, и по причине отчетливой скандальности, он нравился; он включит его в свой первый сборник «Сказки века джаза» (1920).

В одном из рассказов ФСФ уже откровеннее, чем раньше, использует собственную биографию: еще в январе 1915 г. он был мучительно влюблен в хорошенькую, богатую, популярную Джиневру Кинг и почти два года не мог справиться с собой. Казалось бы, все прекрасно, все правила золотой молодежи соблюдаются, их видят вместе на футбольных матчах, благотворительных акциях, в ресторанах на романтических ужинах, на спектаклях и балах, но… Джиневра неизбежно приняла ухаживания претендентов побогаче и ни одного письма ФСФ из сотни обрушившихся на нее она не сохранила.

Последний рассказ, опубликованный в Nassau Lit, «Чувство и мода на пудру» (Sentiment – And the Use of Rouge), читается и посейчас. Молодой, слегка чопорный британский офицер убеждается, что ужасы войны подействовали и на тех, кто в ней не участвовал впрямую – в том числе и на молодых женщин его социальной группы. Зрелый, полный скрытыми переживаниями, он был напечатан в июле 1917 г., когда погибали уже и выпускники Принстона, но и это не главная его тема.

Проклятая путаница – всё было запутано, все были вне игры, и от судьи уже давно избавились, – но все пытались создать у противника впечатление, что судья в поле на их стороне. Он должен был пойти и найти этого старого судью – найти его – схватить его, ухватить покрепче – уцепиться за него – вцепиться в него – спросить у него[10].

Популярность в Сент-Поле была популярностью вундеркинда. Ее укрепил только успех Скотта в «Треугольнике». А вот публикации в Nassau Lit дали ему куда больше – внимание и интерес людей, которые в будущем станут гуру американской литературы. Прочие неудачи – семейные, спортивные, учебные – меркли по сравнению с этим, хотя и никуда не девались. Позже он гордо сообщал:

История всей моей жизни[11] есть история борьбы между всепоглощающим желанием писать и стечением обстоятельств, уводящих меня от этого. Когда я жил в Сент-Поле и мне было двенадцать, я беспрерывно писал – на каждом уроке, на форзацах учебников географии и латыни, на полях рядом со склонениями, спряжениями и уравнениями. Два года спустя семейный совет решил, что единственный способ заставить меня учиться – это интернат. То была ошибка. Меня отвлекли от писания. Я решил заняться футболом, курением, подготовкой к колледжу – словом, всем тем, что не имело ни малейшего отношения к реальной жизни, которая, разумеется, была сочетанием описания и диалога в настоящем рассказе[12] [9, 83].

Но совсем не так весело было осознать, что писательство есть некая форма искупления, и не случайно, что это произошло в католической школе.

Вспоминаю одинокую поездку на автобусе до поезда и такое же безрадостное возвращение в школу, когда все думали, что я завидую футболистам, а я просто не мог сосредоточиться на игре… Это правда. Вдохновило меня написать для школьной газеты стихотворение о футболе то, что для отца я в этом случае был таким же героем, как если бы прославился игрой. Когда я вернулся на рождественские каникулы, я все время думал, что если не можешь сделать, то по крайней мере будь способен рассказать об этом, и переживание будет равным по силе – из реальности ты сбежишь через заднюю дверь [9, 185–186].

Примечательно еще и то, что ФСФ уже тогда понимал: единственным героем в семье может стать только он. И все отчетливее видел, что для него путь к этому только через писательство.

Оставив университет в 1915 г., он восстанавливается в 1916 г., рассчитывая, что закончит Принстон в 1918 г. Но это 1917 г., четвертый год Первой мировой, 6 апреля США вступили в войну, и к сентябрю многие его ровесники и выпускники постарше уже убиты. Сообщения о гибели принстонцев были печально частыми. К концу войны погибло 152 человека. Отцовские истории о южной доблести не забыты, и Скотт идет добровольцем в армию. Особым патриотизмом он не пылает, скорее сознает, что это огромный трагический опыт, которым писатель не имеет права пренебречь даже с риском для себя.

Немало будущих больших американских писателей следуют тем же путем – Эрнест Хемингуэй, Джон Дос Пассос, Уильям Фолкнер, Эдвард Эслин Каммингс, – хотя война им достается разная. Из писателей-англичан там же оказываются Ричард Олдингтон, Джон Р. Р. Толкиен, Руперт Брук и немало других.

За время, оставшееся до призыва, он спешно дописывает и отделывает свой первый роман, «Романтический эгоист» (Romantic Egoist). С названиями крупных вещей ФСФ не справлялся – рабочие варианты ужасны. Почти все его романы названы редакторами.