Нина Шацкая - Биография любви. Леонид Филатов Страница 3

Его перевод стихотворения «Очень больно» венгерского поэта Аттиллы Йожефа на родине поэта признали самым лучшим переводом.

Даже его первый фильм «Сукины дети», его режиссерский дебют в кино, на XVII Международном кинофестивале ровно половину срока держал первую строчку, а в конце фильму присудили приз зрительских симпатий. И примечательно то, я повторяюсь, что фильм с его многочисленными массовыми сценами был отснят за 24 дня. А какая дивная атмосфера была на площадке! Актеры не убегали, как это обычно бывает после съемок, по своим делам, а многие приходили даже тогда, когда у них не было в этот день съемок. Курили как оголтелые, но подаренная в первые дни одной из актрис роза в последний день была так же хороша и свежа, как будто ее только что срезали. На площадке царила Любовь. И «виной» всему этому была, конечно же, притягательная Лёнина сила. Его любили, все находились под обаянием его страстной эмоциональной натуры, которая оставалась неизменной даже тогда, когда он стал по-настоящему «звездой», влюбив в себя, казалось, все женское население страны. Популярность — медные трубы — его нисколько не изменила, и всегда и везде он оставался Мужчиной, которых — увы! — на сегодняшний день большой недород, дефицит. Он был любим женщинами и признан ими как уникальная мужская личность. Из всего мужского состава Театра на Таганке я видела только двух Мужчин, Мужчин с большой буквы — Филатова и Высоцкого. Это я так — кстати. Лёню любили не только женщины, его любили и к нему тянулись мужчины. Он, как мудрейший восточный старец, все понимал про нашу горестно-нелегкую жизнь и на любой вопрос мог дать точный ответ. Любое проявление несправедливости вызывало у него болезненную реакцию, он страдал, и я много раз видела, как у него наворачивались слезы, когда он сопереживал чужому горю, чужой беде и приходил в отчаяние от понимания, что изменить ничего невозможно. В такие моменты он мог быть едким, злым, но очень точным, пронзительно точным в характеристике того или иного явления, мог припечатать и дать такую убийственно точную оценку, мягко скажем, несимпатичному ему человеку, что становилось страшно.

Владимир Качан: «Температура его любви или ненависти всегда была очень высока. Если ненавидел, то даже как бы вскользь брошенная метафора, к тому же окрашенная фирменным филатовским ядом, могла человека попросту уничтожить, потому что он бил именно в то место, которое человек пытался скрыть или приукрасить.

О, этот яд производства Филатова! Кобра может отдыхать, ей там делать нечего. Поэтому собеседники, начальники и даже товарищи чувствовали некоторое напряжение, общаясь с ним. И даже хлопая по плечу, побаивались и уважали. Уважение было доминирующей чертой всех последних праздников в его честь. Государственная премия, или юбилей в театре, или премия „ТЭФИ“ — все вставали. Весь зал!»

Он притягивал к себе людей, ему доверяли, он был как бы камертоном, по которому проверялась нравственная оценка тех или иных действий и поступков. Он любил людей, болел за них, и они ответили ему взаимностью: на похороны пришло огромное количество людей, пожелавших с ним проститься! Хоронили с воинскими почестями.

«Такого количества людей мы не видели давно, — пожалуй, только когда хоронили Шукшина, но и тогда народу было меньше», — говорили кладбищенские люди. Случай с В. Высоцким, конечно же, был особым случаем. Единственным человеком, не пожелавшим прийти на похороны и не пустивший артистов, назначив им репетицию, был Ю. Любимов. Бог ему судья! Кто-то все-таки пришел, наплевав на его негласный запрет.

Часть I НАЧАЛО

Глава 1 Первые встречи

«Кто это?» — «Филатов из „Щуки“»

Пытаюсь вспомнить первую встречу с Лёней в театре, тот день, когда мои глаза из всех новых артистов, пришедших в театр, выхватили одного-единственного… Не вспомнить… Помню мгновения.

Второй этаж. Длинный коридор, ведущий в большую гримерную, по-моему, мужскую.

Я только что вышла из декретного отпуска: родился сын Денис. Счастливое чувство обновления, глаза горят, ходишь как летаешь, и, кажется, весь мир счастлив вместе с тобой. И неважно, что ты еще не сыграла «своих» ролей в театре, но самая важная роль, лучшая, сыграна блестяще: родился мальчик — 4 килограмма 50 граммов, рост 53 сантиметра. На третий день в палату принесли замечательного, красивого мальчугана — не сморщенное, гладкое личико, цвета персика, и длинные черные волосы. А уж когда при кормлении маленький вдруг улыбнулся, как будто его пощекотали, я в тишине так громко отреагировала, что тут же от сестры получила взбучку.

Я была счастлива и, переполненная через край этими ощущениями, пришла в театр. Ах, как я несла себя в театр! А в коридоре бегали туда-сюда коллеги, может быть, дали перерыв. Хором все схватили сигареты. Счастливое кучкование артистов, сплетение интересов… Незлобивое «разбирание по косточкам», споры… Где-то в углу азартные шахматисты доигрывали партию, начатую до репетиции. Что-то меня потащило в эту гримерную. Вдруг вижу: навстречу мне быстрым шагом (почти летит) идет артист из новых. Глаза — быстрые, пронзительные, цепкие — на мгновение остановились на мне, остановились на мгновение, но ровно настолько, чтобы оставить след, поселивший уже тогда неясную во мне тревогу. Конечно же, через пару секунд я забуду это ощущение, но бдительное подсознание услужливо его запомнит, чтоб в нужный день и час напомнить. Первый вопрос, который я задала кому-то в гримерной: «Кто это?» — «Филатов Лёня из „Щуки“», — ответили мне.

Еще. Первый этаж. Женя Шумский[2] с Лёней сидят в гримерной на диване, я почему-то перед ними. Чего я там делала и почему стояла лицом к ним, — не знаю. Слышу шепот Лёни: «Сколько ей лет?» Шумский также шепотом: «Тридцать и она замужем». Лёня: «Кто?» Шумский ответил. Позднее Лёня скажет: «Какой нелепый брак!» А через некоторое время я отвечу эхом в отношении его брака.

В верхнем фойе театра, которое перед вечерними спектаклями превращается в буфет, идет читка новой пьесы. Столы сдвинуты буквой «П». Я, как всегда, не читаю (это отдельная история). Взъерошенная комплексами и ненужными вопросами, нервно скучаю. Глаза как-то въедливо изучают причудливую трещинку на спинке впереди стоящего стула. На душе — противно: почему эту роль не дали мне? Она же в десятку моя! Надоедливое «почему». Устало перевожу взгляд на сидящих напротив. Не вижу лиц, вижу чьи-то дивные кисти рук с прекрасными тонкими длинными пальцами, Они завораживали. Ни у кого потом я больше не видела таких красивых рук. Это были руки «Лёни Филатова из „Щуки“».