Андрей Васильченко - Сексуальный миф Третьего Рейха Страница 3

Вторая форма достижения гармонии между нацией и ее деспотическими правителями строилась как бы на обратной связи. Фюрер был выше любых законов. Ганс Франк, глава Национал-социалистического союза юристов, как-то объяснял своим подопечным: «При решении любого вопроса думайте о фюрере. Спросите себя: как бы фюрер поступил на моем месте? И поступайте соответственно, и вы окажетесь на высоте положения. Укрепленные этой мыслью, вы будете целиком облечены новыми моральными полномочиями. Не проявляйте лицемерия, мелкой озабоченности, не скатывайтесь до уровня мелких буржуазных споров». Получается некий замкнутый круг: фюрер думает за нас, мы думаем как фюрер.

Здесь мы сталкиваемся с понятием морального прецедента, которое ставится выше любых законов и дает право на произвол всем тоталитарным системам.

Нацистские властители очень четко следовали этому рецепту. В 1935 году они своим декретом ввели дополнения к Уголовному кодексу, согласно которым, если человек за свои проступки не попадал под действие существующих уголовных статей, то к нему применялись наиболее близкие по духу параграфы. Это было только одним из шагов, предпринятых тоталитарным режимом, чтобы узаконить свой произвол. Нацисты должны были получить на него общественное одобрение. Власти могли возбудить уголовное дело фактически против любого человека, который хоть как-то отличался от общепринятого стандарта. Теперь не требовалось ничего доказывать, такие понятия, как презумпция невиновности, стали уделом прошлого. Теперь все, что добропорядочные граждане считали сексуально недопустимым или даже извращенным, не просто противоречило моральным понятиям, но и подлежало искоренению. Посредственность и обыденность могли праздновать победу.

Дело было даже не в предпочтениях немецких бюргеров или нацистской диктатуре. В те годы это был общераспространенный процесс – во всем мире законы пытались подгоняться под требования «маленького человека». «Дисциплина и хорошее самочувствие» – вот лозунг этих «маленьких людей». Диктатура была всего лишь сдерживающим фактором, перед лицом ужасных наказаний никто не рисковал вести себя «неправильно».

Но нацистские власти неверно оценили свои возможности. «Сексуальных преступников», склонных к «неправильному» поведению, нельзя было вылечить или перевоспитать при помощи угроз. Поэтому приходилось объяснять эту «аморальную тягу» плохим воспитанием или преступными наследственными наклонностями. В итоге молодые немцы в годы Второй мировой войны попали в некий моральный вакуум. Они были воспитаны исключительно в «правильном» духе, но их уже не пугала угроза псевдосудебных преследований. Они не просто отказывались от обязательных стандартов поведения, они ставили под сомнение сами принципы и успехи нацисткой тоталитарной системы. Их воззрения не были систематическими и в большинстве своем воспринимались как незначительные проступки. Но это был симптом, который говорил о том, что юноши и девушки чувствовали противоречие между моральными установками режима и этическим поведением окружавших их людей. Их раздражали бюргерское ханжество, трусливость обывателей, которые маскировали свою личную жизнь нацистскими идеологическими установками.

Мелкие буржуа называли XIX век эпохой изобретений, пара и электричества. Они считали Томаса Эдисона величайшим в мире изобретателем, а железную дорогу величайшим достижением этого столетия. В этом сладкоголосом хоре нельзя услышать озабоченности по поводу гигантских экономических и социальных проблем, которые были вызваны быстрой индустриализацией Европы. Сама структура общества мучительно менялась. Уходили в прошлое старые сословия и бывшие противоречия. Новые социальные слои порождали новые обычаи, идеи, вызвали к жизни новые социальные конфликты. Но бюргеры Второго рейха не хотели замечать этого. Они, подобно детям, прячущимся от строгих родителей под одеяло, полагали, что, отказываясь видеть новые противоречия, они тем самым были способны избежать социальных конфликтов.

Читатели «Берлинского иллюстрированного журнала» провозгласили женщиной столетия прусскую королеву Луизу (1776–1810). Но это было сделано вовсе не по причине ее отважной позиции во время наполеоновских войн, которая сделала ее более значимой политической фигурой, нежели ее слабовольный муж Вильгельм III. Ее исключительная популярность была вызвана незатейливой простотой ее характера. В определенной мере ее можно было назвать немецкой королевой Викторией, чье эпохальное правление дало название времени самодовольного буржуазного этикета и притворной стыдливости. Королевы Луиза и Виктория стали символами нового буржуазного порядка. Женщины на переломе эпох! В течение многих десятилетий немецкие дети проходили этот факт в школьных учебниках. Но это не имело никакой связи с тем, что ожидало женщин в действительности.

Правление кайзера Вильгельма было эпохой просвещенного среднего класса. Либеральные идеалы стали господствовать в немецком обществе после 1848 года. Но немцы не решались отказываться от старых устоев. Они продолжали упорно придерживаться псевдофеодального этикета. Жизнь за фасадом вильгельмовской Германии была стесненной, но достаточно комфортной. Главными культурными событиями XIX века образованные бюргеры считали отмену рабства, начало колонизации Африки и Азии, строительство Суэцкого канала. Но они пугливо обходили стороной индустриализацию, появление пролетариата, бисмарковское законодательство, эмансипацию женщин. Именно женщины впервые в истории стали той категорией населения, которая хотела быть в курсе всех проблем и событий, которая жаждала приблизить «рассвет новой эпохи», начать социальные и моральные преобразования в обществе.

Тем временем в Германии «бушевал» затяжной демографический взрыв. За XIX век ее население увеличилось почти втрое. Менялась и социальная структура общества: если в 1849 году 70 % немцев было занято в сельском хозяйстве, то к началу ХХ века на селе проживало лишь 30 % населения. Города очень быстро росли. Если в 1800 году в Германии население лишь двух городов (Берлин и Гамбург) превышало 100 000 человек, то в 1850-м к ним присоединились Мюнхен и Бреслау, а в 1913 году таких «мегаполисов» вообще насчитывалось 47. Обратной стороной этого процесса было катастрофическое обнищание широких слоев городского населения. В этих условиях не могло быть и речи о следовании господствующей буржуазной морали. С другой стороны, стал рушиться традиционный патриархальный уклад. Исчезала традиционная единица немецкого общества – патриархальная семья. Муж и отец, плохо зарабатывавший, а нередко и вовсе безработный, был обречен на борьбу за выживание. Постепенно мужчина терял роль главы семейства. Функции жены также перестали ограничиваться заботой о домашнем очаге. Она тоже была вынуждена включиться в экономическую деятельность, чтобы хоть как-то содержать семью. Все это приводило к тому, что дети удалялись от родителей. Появление школ ускорило этот процесс. Неизбежным следствием этого стало изменение самих принципов воспитания детей и трансформация привычных взглядов на взаимоотношения полов. В городских трущобах буржуазная мораль оказалась «непригодной для эксплуатации». Неудивительно, что пролетариат стал восприниматься средними слоями как источник всех социальных бед, питательной почвой для безнравственности и морального разложения.