Юрий Сушко - Марина Влади, обаятельная «колдунья» Страница 30

Василий Аксенов, как и Гладилин, тоже был «шармирован» Мариной Влади. Те свои незабываемые, сногсшибательные впечатления стареющий «шестидесятник» не считал вправе хранить только в себе, и в своем обжигающем «Ожоге» он воспел осанну ей, единственной и недосягаемой:

«О, Марина Влади, девушка Пятьдесят Шестого года, девушка, вызывающая отвагу! О, Марина, Марина, Марина, стоя плывущая в лодке по скандинавскому озеру под закатным небом! О, Марина, первая птичка Запада, залетевшая по запаху на оттепель в наш угол! Стоит тебе только сделать знак, чувиха, и я мигом стану тем парнем, способным на храбрые поступки, подберу сопли и отправлюсь на край света для встречи с тобой. О, Марина — очарование юности, лес, голоса в темных коридорах, гулкий быстрый бег вдоль колоннады и затаенное ожидание с лунной нечистью на груди…»

А она? «Марина подарила мне классную трубку, — утешался писатель. — Я очень долго с ней ходил».

Влади была желанной гостьей в великосветских (по-советски) и номенклатурных московских домах и усадьбах. В писательском поселке Переделкино на своей даче ее принимал Валентин Петрович Катаев. Визит не был «плановым» — шутник Гладилин сымпровизировал, и застигнутый врасплох классик, увидев Марину, засуетился, развел костер, сразу набежал народ, заявился сам Евгений Александрович… «В тот день, — вспоминал Гладилин, — я возил Марину на стареньком „Москвиче“… И вот в самый разгар веселья сказал, что уже ночь, а я должен передать машину маме, извините, ребята, я Марину увожу. Евтушенко завопил: „Никогда не оставлю Марину Влади наедине с Гладилиным! Еду с вами!“ Завалились втроем к моей маме, которая… гостей не ждала. Спиртного в ее доме отродясь не водилось, и она напоила нас чаем. Марина была в восторге и потом часто мне повторяла: „Какая у тебя замечательная мама!“»

Далее неведомые пути-дорожки привели на Николину гору, в «родовое имение» Михалковых. «Никита купил барана по случаю у деревенского парня, — рассказывал оказавшийся тут же актер Евгений Стеблов. — Шашлык восхитительный получился в камине — словно в горах среди бабочек и цветов… Марина, обаятельная, рассудительная, в очках, совершенно не походила на свою „Колдунью“… Завели музыку. Твист. Марина предложила мне танцевать. Я сказал: „Не хочется“, потому что стеснялся. Марина, похоже, не привыкла, чтобы ей отказывали, и самолюбиво, по-женски употребила на меня специальное время. Я сдался и твистовал вместе с ней как мог. Спать разошлись далеко за полночь.

Поутру завтракали на веранде: Никита, я и Сергей Владимирович. Несколько позже появилась Марина… За столом все молчали… Наконец заговорила Марина:

— Как вы можете, Сергей Владимирович! Вы — известный писатель, общественный деятель. В Европе, вообще в цивилизованном обществе это выглядит дикостью! Антисемитизм — дикость и атавизм! Вы антисемит!

Сергей Владимирович был явно ошарашен… После ее ухода он еще помолчал некоторое время, а потом сказал:

— Во то-то-то-то же. Приехала — ест, п-п-п-пьет и еще оскорбляет!

Позже выяснилось, что столь резкий выпад Марины объяснялся каким-то нелицеприятным высказыванием Сергея Владимировича во французском посольстве в адрес Лили Брик…»

Всякие случались встречи в «городе, во главном» и его окрестностях.

Ну, наконец-то Милица Евгеньевна дает согласие на поездку в Россию. Марина летит за ней, и вскоре они прилетают в Москву.

«Несколько раз я предлагала маме меня сопровождать, чтобы показать ей открытую мною Россию, — говорила Марина. — Пришлось настаивать. Я столько ей рассказывала о России, что в конце концов удалось ее убедить. Я постаралась сделать это путешествие как можно более комфортным, и она смогла увидеть самое интересное. Мы устраивали приемы в отелях, она была счастлива и польщена, что меня знают и любят… Художники, поэты, писатели, актеры каждый день собираются у меня в гостиничном номере, как в модном салоне…»

В один из таких вечеров на пороге появляется Высоцкий, на глазах у всех целует Марину и сжимает ее в объятиях. Улучив минутку, несколько шокированная мама шепчет дочери: «Очень хороший мальчик… Какой милый молодой человек, и имя у него такое красивое…»

По приезде в Ленинград мама узнала город. Он ей казался таким же, как и прежде. Вот улицы, по которым когда-то ходила, вот дома, в которых бывала. Мама, потерявшая свое прошлое — часть семьи погибла во время ужасных революционных событий, — имела право отрицательно отнестить ко всему увиденному в новой России, которая стала для нее чужой. Но она не проронила ни одного худого слова, только сказала: «Я все простила…»

Институт благородных девиц для нее навсегда оставался святой alma mater. Еще в 1964 году Милица Евгеньевна вместе с дочерьми активно помогала зарубежному Союзу смолянок в организации и проведении торжеств по случаю 200-летия своего легендарного института.

«Мы гуляли по Смольному, — с легкой иронией рассказывала Марина, — а вся коммунистическая партия за нами ходила следом, слушала мамины рассказы о том, как она танцевала перед императрицей… Они слушали, они были в восторге…»

А на выходе гостей из Франции окружила толпа. Некоторые узнали Марину, откуда-то появились цветы. Какой-то мужчина подошел к Милице Евгеньевне, вручил ей розу и сказал: «Мы благодарны вам, что вы подарили нам Марину».

Съемки «Сюжета…» между тем продолжались. Во время репетиции одной из сцен в павильоне, как всегда, неожиданно возник Высоцкий, только-только прикативший из долгой киноэкспедиции где-то в Сибири. Увидев его, Марина восклицает: «А вот и мой паренек!»

Отныне они видятся каждый день. Высоцкий возобновляет осаду гордой французской крепости по имени «Марина Влади». Это ему дорого обходится, и самые крупные счета предъявляла «Таганка», ведь театральный сезон уже начался и на ведущем актере замкнут чуть ли не весь репертуар. Перед Юрием Любимовым за Высоцкого хлопочет Сергей Юткевич, говоря, что это он сам во всем виноват, недоглядел, не удержал, Юрий Петрович, ну ты сам понимаешь, как это бывает… Словом, нес вздорную, прелестную чепуху.

Марина уже признавала: «Теперь мы так близки с тобой, что просто дружбой это уже не назовешь…» Он поет, она смотрит на него и понимает: «Я знаю, что это — ты…»

«Соглашайся хотя бы на рай в шалаше, если терем с дворцом кто-то занял!»

— предлагал своей возлюбленной поэт. Первым «раем» для них оказался роскошный (по тем временам) appartement — квартира семейства Абдуловых в самом центре Москвы в большом старом доме, стены которого мог бы успешно заменить иконостас мемориальных досок знаменитых жильцов.