Михаил Бейлин - Не был, не состоял, не привлекался Страница 30

Утром, наскоро позавтракав и слегка опохмелившись, пошли в суд, читали дело, встречались с подзащитными. Работали. В конце рабочего дня обедали в какой-то столовой, не то чайной. Было холодно, мы сели поближе к печке. Федор Сергеевич пристраивал граненый стакан к ее беленому боку. Грел водку – заботился о горле.

«Супермен» разговаривал. Он рассказал, что в Кимрах население в четыре раза меньше чем в Калинине (Тверь), а водки выпивают вдвое больше. В любом доме имеются «липки» – чурбаки, сидя на которых потомственные сапожники тачают сапоги и ботинки. И даже милиционеры, говорил он, придя домой и скинув мундир, садятся на липку – тачают обувь. Потом обувь из Кимр течет в Москву, на рынки. Я не сходил с дистанции, выпивал.

Следующим утром оказалось, что мой организм не склонен более впитывать водку, и за завтраком я сошел с дистанции. Плотник, тихий хромоватый мужчина, без осуждения сказал, что у меня «стало быть, нутро не принимает, слабое». В других обстоятельствах я, вероятно, был бы глубоко задет. Как это слабое нутро? А моя мускулатура, богатырский сон и неизменный аппетит, бодрый нрав, и вдруг! Однако тогда я понял, что рассчитан только на короткие дистанции, но не на марафон.

Наши подзащитные поздним осенним вечером на какой-то безлюдной кимрской дороге побили пьяного мужчину, татарина. Забрали мелочь и еще нанесли ножевые раны, от которых человек скончался. С ними было еще несколько ребят. Следствие провели безграмотно в высокой степени, но народный суд осудил. Областной суд приговор отменил, и дело снова слушалось в Кимрах, в клубе. Процесс был, как говорится, показательный. Мальчишки вину отрицали, но суд признал ее доказанной. Надо было жаловаться в Верховный суд Республики, в Москву. Поэтому и появились в Кимрах московские адвокаты.

Кассационных поводов в материалах дела оказалось предостаточно. Однако особое впечатление на меня произвела в протоколе судебного заседания фраза отца о моем подзащитном, вожаке группы. На вопрос о характере сына отец сказал: «Он у меня настоящий джигит».

Мне показалось, что он даже горд: сын – настоящий мужчина! И ничуть не жаль по-идиотски загубленного человека.

Защита добилась успеха. Приговор отменили, и дело направили на дополнительное расследование. Федор Сергеевич продолжил защиту, а я расстался с «суперменом» под благовидным предлогом.

Все было расставлено у «супермена» по своим местам: сын – джигит, татарину скатертью дорога, адвокаты обязаны защитить, а плотник платить.

Еремей, помощник машиниста из Рузаевки, утром приехал на паровозе в Москву и вечером должен был отправиться назад. Однако задержал милиционер на Перовском рынке.

В тот год, в конце сороковых, большим спросом пользовались резиновые женские ботики. Этакие блестящие, из того же материала, что галоши. Из-под прилавков магазинов ботики текли на рынок, где их успешно продавали подороже. Московские власти, незаконно присвоив себе права законодателя, определили, что продажа хотя бы одной пары бот по завышенной цене есть спекуляция. Статья 107 Уголовного кодекса. То есть от пяти до десяти лет лагерной жизни на просторах Родины. И конфискация имущества. И пошли дела… Адвокаты критиковали это постановление и в суде, а чаще в разговорах между собой.

Две разбитные девицы заявили, что хотели купить у Еремея ботики по рыночной, разумеется, цене. Еремей отрицал, но завертелись тяжелые жернова юстиции, и настал день, когда помощника машиниста паровоза доставили под конвоем в народный суд Первомайского района в качестве спекулянта.

Суд размещался в дореволюционном одноэтажном особнячке, близ Андроньевского монастыря. В прошлом хозяин скромного особнячка, вероятно, купец, наверно, изрядно морочил голову архитектору, если он был, или же подрядчику-строителю. Образовалось какое-то хитросплетение небольших комнат и комнатушек, каморок и коридорчиков. Громоздкая, гробоподобная дубовая мебель, сработанная по образцу дореволюционной мебели судебных присутствий, выглядела в так называемых залах судебных заседаний довольно странно. Из-за тесноты комнат психологический эффект, трепет перед законом не достигался. На мебель пороху хватило, а уж на здания для судов – извините. В самой большой комнате размещалась канцелярия. Я вошел в нее, стараясь выглядеть серьезнее, чем был на самом деле. Адвокат не спортсмен, молодость – не достоинство.

Канцелярию разделял барьер, за ним сидели девушки-секретарши. Они работали и иногда цыкали на посетителей, а также и на адвокатов из других районов.

Когда по большим праздникам, которые нужно было совместно отметить служащим суда, прокуратуры и юридической консультации района, столы в канцелярии ставили так, чтобы было удобно разместить на них бутылки и незамысловатые холодные закуски. И был доклад, а потом тосты и умеренное веселье.

Я подошел к барьеру, спросил что-то у Тамарочки, очень симпатичной секретарши, и тут меня окликнула Тоня, Антонина – народный судья. Я считал, что отношения между адвокатом и судьей должны быть сугубо официальными, чтобы не порождать у клиентов несбыточных надежд. Мы с Тоней учились в одном институте в одно время. Правда, и в то время мало общались. Она была скромной молчаливой девушкой, маленького роста, но чемпионкой института по лыжам. Тоня попросила меня принять защиту Еремея. Его доставили в суд, денег у него не было, адвоката тоже. В судебном заседании собрался участвовать прокурор. Нужно было защищать в порядке статьи 55 Уголовно-процессуального кодекса, то есть без гонорара. Я, конечно, согласился. Секретарша вручила мне тощенькую папку дела. Обвинительное заключение гласило, что Еремей, проживающий там-то, работающий помощником машиниста на железной дороге, женат, имеет двоих детей, участник Отечественной войны, прибыв в Москву, на Перовском рынке пытался продать пару резиновых ботиков по спекулятивной цене. Виновным себя не признал, но изобличается показаниями свидетелей…

Я быстренько сделал выписки, нужные для ведения защиты, начал так называемое досье (иногда досье проверяли, для повышения ответственности адвоката и качества его работы).

Потом встретился с находящимся под стражей Еремеем. Он глядел сумрачно. Сказал, что не продавал ботики, а покупал их у этих свидетельниц для своей жены. Мне представилось, что он говорит правду, а свидетельницы лгут. Дело маленькое, проще простого. Один единственный эпизод, а вот, поди же ты, прокуратура пожаловала.

Помощник районного прокурора Володька, так звали его, когда мы учились вместе в одном институте, был умен и речист. В форменном кителе, с серебряными узкими погонами и зелеными кантиками, точь-в-точь таком, как при царе, он выглядел серьезно. Один рукав пустой. Рука осталась на фронте. К счастью, левая. Случалось, он представлял прокуратуру в больших процессах, даже в городском суде. Казалось бы, светит ему карьера. Хоть и строг Володька, въедлив, но с адвокатами общается не заносчиво. Предвидел, надо думать, что судьба ему – пересесть из-за прокурорского дубового столика за адвокатский.