Алексей Карпов - Андрей Боголюбский Страница 30

Ну а последнее из чудес, о которых рассказывается в Сказании, — «Чудо 10-е», о двенадцати горожанах, оставшихся невредимыми под рухнувшими во Владимире створами Золотых ворот, — станет предметом нашего рассмотрения чуть ниже, в одной из последующих глав, когда речь пойдёт о широкой строительной деятельности князя Андрея Юрьевича во Владимире и других городах его княжества.

…Итак, десять рассказов, действующими лицами которых являются чуть больше двух десятков персонажей. Очень немного! Но нельзя не обратить внимания на то, что среди упомянутых в Сказании лиц — представители едва ли не всех слоев тогдашнего общества. В самом деле, чаще всего здесь действуют люди знатные и богатые — в их числе и сам князь Андрей Юрьевич, и его княгиня, и княжеский воевода, и священники во главе с владимирским протопопом и их жёны, и настоятельница привилегированного княжеского монастыря, и знатные боярыни. Но здесь же и люди совсем не знатные, «простецы», — вроде неименитого жителя владимирского предместья с усохшей рукой, и обычные горожане и горожанки, и проводник с реки Вазузы, нанятый князем, и какой-то безымянный отрок, и даже рабы — вроде того несчастного «повозника», который управлял телегой с Микулиной попадьей. Разнообразие удивительное, даже в сравнении с летописью — главным источником наших сведений о древней Руси. Примечательно, что женщины упоминаются в Сказании даже чаще, чем мужчины (непосредственно с ними связаны шесть из десяти произошедших чудес), а две из них названы по именам. Само по себе это вполне объяснимо: культ Богородицы ярче всего воспринимался именно в женской среде, ибо задействовал какие-то глубинные верования, восходящие ещё к дохристианскому почитанию Рода и рожениц. Но это опять-таки вступает в разительное противоречие с большинством других письменных источников, которые крайне редко называют женские имена и вообще упоминают о женщинах. В общем, как выразился бы социолог, представленная в Сказании выборка вполне репрезентативна и даёт более или менее объективный срез древнерусского общества — разумеется, применительно к состоянию источниковой базы эпохи. Но ещё важнее то обстоятельство, что все эти, столь различающиеся друг от друга социальные группы представлены здесь в новом для себя качестве. В Сказании о чудесах Владимирской иконы они выступают не просто как бояре или «простецы», священники или миряне, но как некая новая общность — те самые «новопросвещённые люди земли Ростовской», о предстательстве за которых взывал к Богородице князь Андрей Юрьевич накануне своего отъезда во Владимир. Заступничество Пречистой — поистине «Небесной царицы и всех скорбящих утешительницы», «скорой помощницы» для всех христиан — объединяло их узами более крепкими, нежели даже узы княжеской власти. Но ведь князь Андрей Юрьевич и был тем человеком, чьими заботами икона Пречистой была перенесена в Суздальскую землю! Это благодаря его стараниям и благодаря его властным полномочиям она смогла в полной мере проявить здесь свою чудодейственную силу. Само перенесение её во Владимир стало не просто актом личного благочестия князя, но событием государственной важности, едва ли не переломным во всей истории Северо-восточной Руси. Во многом оно положило начало тем преобразованиям, которые связываются в нашем сознании с именем Андрея Боголюбского.

Смерть отца

За первые полтора года пребывания Андрея Юрьевича в Суздальской земле, с его появления здесь в конце 1155-го по май 1157 года, когда умер его отец, его имя ни разу не упоминается в летописи. Неясным остаётся и его статус. Местом его постоянного пребывания, очевидно, стал Владимир, но едва ли он мог ощущать себя в этом городе полноправным князем. Таковым и во Владимире, и в других городах Суздальской земли по-прежнему считался его отец Юрий Долгорукий, и мы уже говорили об этом в предыдущей части книги. Ситуация существенно не изменилась, хотя отсутствие отца, несомненно, позволяло Андрею чувствовать себя здесь более или менее свободно. А потому строительство им резиденции в Боголюбове, поблизости от Владимира, вполне вероятно, было вызвано ещё и его желанием обосноваться в собственном городе, находящемся вне юрисдикции отца.

События, так или иначе связанные с Суздальской землёй в этот короткий промежуток времени, изредка всё же привлекали внимание летописцев. Но вот участие в них Андрея Юрьевича, по летописи, никак не прослеживается.

Так, во Владимире продолжалось (или возобновилось?) строительство церкви Святого Георгия, заложенной Юрием во имя своего небесного покровителя[27], — факт, свидетельствующий о том, что Юрий по-прежнему смотрел на Владимир как на свой город. Строительство это было завершено лишь в 1157 году, уже после смерти Юрия. Годом ранее, в 1156 году, по свидетельству Тверского летописного сборника, он же, Юрий, заложил «град Москву», то есть первую московскую крепость, на устье реки Неглинной{66}. Известие это неоднократно ставилось историками под сомнение — и именно потому, что Юрий в указанный год находился слишком далеко от берегов Москвы-реки, в Киеве. Ошибочной признавалась либо названная в летописи дата, либо имя строителя Москвы{67}.[28] В последнем случае подразумевалось, что на самом деле Москву строил сын Юрия Андрей. Но слова летописца о том, что Юрий «заложил град», вовсе не обязательно означают, что князь непременно должен был лично присутствовать при этом: достаточно было его распоряжения, выполнить которое могли и другие. Вполне вероятным выглядит предположение, согласно которому именно Андрею было поручено следить за выполнением работ. Во всяком случае, так следует из сообщения «Повести о начале Москвы»: князь Юрий Владимирович «заповеда сыну своему князю Андрею град Москву людьми населяти и распространят»{68}. Так же могло обстоять дело и применительно к другим тогдашним начинаниям Юрия в Суздальской земле: возведению Георгиевской церкви во Владимире, продолжающемуся в Переяславле-Залесском строительству церкви Святого Спаса и строительству города Дмитрова, основанного Юрием на реке Яхроме в октябре 1154 года в честь рождения здесь его младшего сына Всеволода (в крещении Дмитрия). Строить город, очевидно, начали уже весной следующего, 1155 года, то есть в отсутствие князя в Суздальской земле. В подобных делах отец и сын должны были действовать заодно, ибо здесь их интересы совпадали. Андрей, несомненно, оценил выгоду расположения основанных отцом городов. Так, Дмитров возник там, где начинался судоходный путь по Яхроме; сравнительно близко к нему подходили и верховья Клязьмы — важнейшей торговой артерии Суздальского княжества. Как справедливо отмечал крупнейший знаток истории Москвы академик Михаил Николаевич Тихомиров, почти одновременное строительство двух городов имело своей целью «укрепить подступы к Клязьме со стороны Яхромы и Москвыреки»{69}. Ещё важнее было стратегическое положение Москвы как форпоста Суздаля и Владимира на юго-западном, самом опасном направлении. Крепость располагалась у самых границ княжества, на пути к его главным городам из Чернигова, Рязани и Смоленска, там, где сходились границы сразу четырёх княжеств. К началу 1156 года правители всех названных земель были союзниками Юрия Долгорукого, но в течение года ситуация изменилась. Строительство московской крепости — это ещё и свидетельство растущей напряжённости в отношениях Юрия и с Изяславом Черниговским, и с Ростиславом Смоленским, и с рязанскими князьями. В годы княжения Андрея Боголюбского Москва ни разу не будет упомянута в летописях — именно потому, что никакой угрозы Владимиро-Суздальской Руси с юго-западного направления не возникнет. Но вот при преемниках Андрея именно Москве придётся принимать первый удар вражеских ратей, в частности со стороны рязанских князей, и летописцы сразу вспомнят о существовании города. Так что Андрей должен был по мере сил содействовать усилиям отца по укреплению западных рубежей княжества, понимая, что со временем это послужит его интересам.