Алексей Карпов - Андрей Боголюбский Страница 31

Среди других событий, имеющих косвенное отношение к судьбе в эти годы Андрея Юрьевича и прямое — к судьбе Суздальской земли в целом, — смещение с кафедры ростовского епископа Нестора зимой 1156/57 года. Епископ был вызван в Киев; «и лишиша и епископьи» — кратко сообщает суздальский летописец{70}.

Низложение Нестора стало одним из звеньев глубокого кризиса, поразившего в эти десятилетия Русскую церковь.

Ещё в 1145 году митрополит-грек Михаил навсегда покинул Киев и уехал в Константинополь, отказавшись возвращаться на Русь. По свидетельству поздней Никоновской летописи, причиной его отъезда стало «некое волнение», то есть княжеские распри, а уже пребывая в Константинополе, митрополит узнал о захвате киевского стола князем Изяславом Мстиславичем и пленении, а затем и насильственном пострижении князя Игоря Ольговича, «и того ради не приложи возвратитися на свой стол»{71}. Между тем перед отъездом Михаил оставил некое «рукописание», согласно которому без митрополита «не достоить» вести богослужение в кафедральном киевском Софийском соборе. Такое положение дел конечно же никак не могло устроить нового киевского князя Изяслава Мстиславича. Не рассчитывая на возвращение Михаила (который, возможно, в том же 1147 году и умер[29]) и не желая оставаться вовсе без богослужения в главном храме своего государства, киевский князь решил поставить на митрополичью кафедру русского иерарха и притом обойтись без всякого участия Константинопольского патриархата. Во многом этому способствовала неразбериха в самом Константинополе, где в течение почти всего 1147 года патриарший престол оставался пустым. Выбор князя пал на известного своей учёностью инока и схимника Зарубского монастыря Климента Смолятича, «книжника» и «философа», «якоже в Руской земли не бяшеть», как характеризует его киевский летописец. 27 июля 1147 года собор русских епископов поставил Климента в митрополиты. В отсутствие патриаршего благословения и вопреки «рукописанию» прежнего киевского митрополита поставление было совершено «главою святаго Климента» — то есть с использованием хранящейся в Киеве части мощей римского папы, принявшего мученическую смерть в Херсонесе, в Крыму, на рубеже I и II веков (его мощи были привезены в Киев ещё Крестителем Руси князем Владимиром Святославичем и стали главной святыней раннего русского христианства). Обращение к чудотворным мощам, по мысли участников собора, должно было компенсировать очевидное отступление от канонических правил и заменить патриаршию хиротонию — мысль, несомненно, смелая, но весьма спорная, особенно в глазах людей образованных и более или менее сведущих в догматических вопросах. Соответственно, решение собора поддержали далеко не все иерархи Русской церкви. Споры начались уже на самом соборе. Епископы Нифонт Новгородский и Мануил Смоленский (родом грек) решительно высказались против самой возможности избрания митрополита, а впоследствии посчитали это избрание незаконным и отказывались совершать с Климентом совместные богослужения и поминать его имя на литургии. В конце концов Нифонт был арестован и заточён в Киевском Печерском монастыре, а Мануилу приходилось «бегать перед Климом». Естественно, не признали Климента и в Константинополе. Патриарх Николай IV Музалон, вступивший на кафедру в декабре 1147 года, решительно поддержал епископа Нифонта в его противостоянии «злому аспиду» Клименту. С самого начала юрисдикция новоизбранного митрополита распространялась только на те области Руси, в которых признавалась власть киевского князя Изяслава Мстиславича. Юрий Долгорукий, наиболее решительный противник Изяслава, а также его союзники Владимирко Володаревич в Галиче и Святослав Ольгович в подвластных ему Северских землях считали Климента самозваным, а не законным иерархом, похитителем митрополичьего престола. Показательно, что ростовский епископ Нестор, ставленник Юрия, даже не счёл для себя возможным присутствовать в Киеве на соборе 1147 года. Всё это означало раскол Русской церкви.

В ходе последующих войн между Юрием и Изяславом Клименту дважды приходилось покидать Киев, опасаясь расправы со стороны Юрия. Оба раза он находил приют на Волыни у своего покровителя Изяслава Мстиславича. После же смерти Изяслава в ноябре 1154 года Климент вновь вынужден был спасаться бегством. Его приютил сын Изяслава Мстислав, единственный из русских князей (во всяком случае, из тех, кто мог влиять на ход общерусских дел), кто безоговорочно признавал его канонические права на митрополичью кафедру. Впоследствии Климент Смолятич ещё дважды попытается занять киевскую кафедру — но обе эти попытки закончатся неудачей.

Решение церковного вопроса стало одной из главных задач князя Юрия Долгорукого сразу же после того, как он занял киевский стол. Преодолеть церковный кризис можно было только в Константинополе. В столицу Византийской империи Юрий и направил посольство. Помимо известия о его вокняжении на Руси, посольство везло просьбу к императору Мануилу Комнину и константинопольскому патриарху Константину IV Хлиарену о назначении на русскую кафедру нового иерарха. Разумеется, эта просьба была уважена. Выбор патриарха и императора пал на владыку Константина — человека весьма образованного и сведущего в сложных богословских вопросах, хорошо известного в церковных кругах. По его собственным словам, он ещё раньше был знаком с Русью и, видимо, посещал её. Не позднее конца 1155 года Константин был рукоположен в сан киевского митрополита, а летом или осенью следующего, 1156 года добрался наконец до Киева, где был принят князем со всевозможными почестями. По прибытии Константин немедленно начал наводить порядок в делах вверенной ему Русской епархии. Однако меры, принятые им, оказались не просто жёсткими, но жёсткими до крайности, можно сказать, исключительными. Прежде всего, он подверг церковному отлучению — анафеме — самого Климента Смолятича как незаконного узурпатора митрополичьего престола. Имя Климента было изъято из списков русских митрополитов; все его деяния, в том числе рукоположения в священнический и диаконский сан, признаны незаконными. Рукоположенные при Клименте священнослужители должны были письменно осудить прежнего митрополита, и только после этого новый глава Русской церкви мог подтвердить их духовный сан или рукоположить их заново. Со своих кафедр были смещены те епископы, которые участвовали в церковном соборе, избравшем Климента в митрополиты. От них «рукописания» даже не требовали, ибо их преступление казалось несовместимым с их высоким духовным саном. Больше того, митрополит Константин посмертно предал церковному отлучению и проклял покровителя Климента Смолятича, киевского князя Изяслава Мстиславича, что для Руси было делом неслыханным и воспринималось как явное кощунство. Однако всеми этими жёсткими мерами митрополиту Константину так и не удалось положить конец церковной смуте. Не сумел он восстановить и тот высокий духовный авторитет, которым пользовались киевские первосвятители. Его попытка опереться на новых епископов, поставленных им на место смещённых со своих кафедр участников киевского собора 1147 года, также оказалась не слишком удачной, ибо далеко не все из них пользовались достаточным авторитетом на Руси. Среди тех, чьи имена нам известны, — переяславский епископ Василий (которого русские летописцы именуют несколько пренебрежительно — Васильцем), галицкий Косьма и черниговский Антоний, родом грек, которому русские летописцы дают самую нелестную характеристику, изображая его обманщиком и интриганом, но которому митрополит Константин, напротив, полностью доверял. В схватке русских князей Константин безоговорочно принял лишь одну сторону, и это сделало его точно таким же заложником политической ситуации, каким был его соперник в борьбе за киевскую митрополию. Подобно Клименту Смолятичу, Константин сможет осуществлять свои функции главы Русской церкви только тогда, когда киевский стол будут занимать лояльно настроенные к нему князья — сначала Юрий Долгорукий, а затем, после его смерти, черниговский князь Изяслав Давидович. Но как только киевский стол перейдёт к сыну проклятого им Изяслава Мстиславича Мстиславу, Константину придётся бегством спасаться из Киева. Он скончается в Чернигове в 1159 году, причём летопись рассказывает о необычной просьбе, высказанной им перед самой кончиной: призвав к себе черниговского епископа Антония, митрополит «заклят и», то есть взял с него клятву в том, что тот не похоронит его тело, но бросит его вне города: «Яко по умерьтвии моем не погребешь тела моего, но ужем (верёвкой. — А. К.) поверзше за нозе мои, извлечете мя из града и поверзете мя псом на расхытанье». Антоний сдержит слово и исполнит эту чудовищную клятву. Однако когда тело греческого иерарха будет брошено на съедение псам и воронам, это вызовет в городе оцепенение и ужас; на следующий день тогдашний черниговский князь Святослав Ольгович, «здумав с мужи своими и с епископом», прикажет взять тело почившего митрополита и с подобающими почестями похоронить его в соборной церкви Святого Спаса{72}. Впоследствии же Константина начнут почитать как святого — сначала в Чернигове, а затем и во всей Русской церкви.