Андрей Танасейчук - Эдгар По. Сумрачный гений Страница 30

Почему он полагал, что станет выигрывать? Ведь в карточной игре Эдгар был совершенно неискушен и с картами познакомился только в университете. Скорее всего, именно поэтому — в силу неискушенности. Да и верил в свою звезду, в то, что удача просто обязана ему улыбаться. Не стоит судить его строго — ему было всего семнадцать лет, и нам не следует забывать об этом. К тому же вполне логично предположить, что в глубине души он надеялся, что отчим в конце концов «одумается» и начнет высылать необходимые суммы для жизни: ведь он сообщал ему[52] о том, сколько денег необходимо, и знал, что деньги у того есть.

Но удача не улыбалась. Он больше проигрывал, чем выигрывал. Единственное «благо» — в среде «джентльменов» можно было не расплачиваться тотчас же, а играть в долг. В конце концов, карточный долг — «долг чести». Благородный человек платит такие долги, можно и подождать, когда богатые родители пришлют очередную сумму. А о нашем герое товарищам было хорошо известно, что его «папаша» — один из наиболее состоятельных граждан штата.

В «Вильяме Вильсоне» есть интересный пассаж:

«…с трудом верится, что я настолько попрал правила благородного человека, что ознакомился с гнуснейшими приемами игрока-профессионала и, преуспев в этой презренной науке, постоянно в ней упражнялся за счет неразумных моих однокашников ради увеличения моих и без того огромных доходов. Тем не менее так оно и было. И сама чудовищность этого преступления противу всякой честности и порядочности служила, несомненно, причиной безнаказанности, с каковой оно совершалось. И в самом деле, самые отпетые из моих собутыльников скорее бы усомнились в ясных свидетельствах своих чувств, нежели заподозрили бы в подобном Вильяма Вильсона — веселого, откровенного, душа нараспашку — самого великодушного и щедрого студента в Оксфорде, того, безрассудство которого было лишь безрассудством юности да буйной фантазии, проступки — лишь неподражаемыми причудами, а чернейшие пороки — лишь следствием безгранично широкой натуры».

То есть, как мы видим, размышления об игре как способе зарабатывания средств к существованию у него были, но к тому, что он действительно «попрал правила благородного человека и ознакомился с гнуснейшими приемами игрока-профессионала», едва ли можно относиться всерьез — настолько (как можно судить по сюжету новеллы) его устрашала сама мысль об этом. Да и в среде джентльменов-южан это было равносильно самоубийству. Долги — для человека «благородного» это вполне нормально, а вот шулерство — за гранью.

Не был он, конечно, и «веселым, откровенным, душа нараспашку» — напротив, как вспоминали его знакомцы-школяры, их товарищ большей частью бывал сумрачен и замкнут. Но, зная ситуацию, тут нечему удивляться. Долги росли. Юноша не только проигрывал в карты, но и вынужденно прибегал к займам «на жизнь» и наряды у местных евреев-ростовщиков — сохранилось довольно много расписок По на разные суммы — от 10 до 40 с хвостиком долларов — довольно приличные по тем временам деньги. И это не могло веселить молодого человека. К тому же имелась другая — менее очевидная, но куда глубже ранившая причина. Речь идет о любви.

Он не получал писем от Эльмиры Ройстер — той, кому поклялся в любви, с которой тайно обручился, которая обещала хранить верность и, разумеется, отвечать на его письма. Он писал ей постоянно. Насколько часто, исследователям неизвестно, поскольку письма не сохранились. Но можно представить состояние молодого человека, который каждый день ждал писем от возлюбленной, а они — не приходили… Разгадать эту «тайну», находясь вне Ричмонда, он не мог, а попросить помочь кого-нибудь (приемную мать или кого-то из приятелей) был не в состоянии. Это была настоящая пытка.

И в таком стрессе — постоянном безденежье, обременительных долгах, проигрышах за ломберным столиком, мучительном беспокойстве о любимой — Эдгар По проживал 1826 год. И при этом еще учился! И, по воспоминаниям товарищей, учился очень хорошо. Можно только представить, каким напряжением нервов и психики ему это давалось.

Очень заманчиво вышесказанным объяснить пьянство поэта — ведь именно в университете (и это признают все биографы) он весьма основательно познакомился с алкоголем. Конечно, в таком состоянии он мог искать забвения в вине. Но со спиртным тоже не все однозначно. С одной стороны, как справедливо отмечал Г. Аллен, «употребление вина было одним из обычаев того времени, и дань ему в университете платили щедро и охотно». Нельзя не согласиться и с тем суждением, что наш герой «не чужд был известной бравады, свойственной многим в его возрасте, когда так не терпится доказать всему миру, что ты настоящий мужчина». Тем более что в кругу своих товарищей он явно воспринимался как человек, уже кое-что повидавший и обладающий манерами (не забудем о британском опыте!), да к тому же наследник одного из самых богатых людей Виргинии. Репутацию необходимо было поддерживать. С другой — алкоголь оказывал на него необычное, возбуждающее действие. «Я был донельзя взбудоражен вином», — заявляет Вильям Вильсон. И это, конечно, самохарактеристика alter ego автора. Спиртное не снимало напряжение, а только усиливало его. Под воздействием винных паров поэт становился еще более нервным и возбужденным. Такова была его индивидуальная реакция на алкоголь. Эта особенность сохранится у По на всю жизнь. Знаменитый Т. Майн Рид, приятельствовавший с поэтом в начале 1840-х годов в Филадельфии, замечал: «Единственный бокал шампанского оказывал на него такое сильное воздействие, что он едва ли способен был контролировать собственные действия»[53]. Вторит ему и миссис Клемм, теща поэта, — человек, который был рядом с ним на протяжении многих лет. В письме Томасу Чиверсу, приятелю По, она предупреждала: «Не наливайте ему вина… когда он выпьет стакан или два… он не отвечает ни за свои слова, ни за собственные поступки». А. X. Квин утверждал, что причиной такой реакции на спиртное является наследственность поэта, отец которого и, вероятно, дед, «генерал» По были алкоголиками. С данным суждением можно (и, вероятно, нужно) согласиться, но болезненной тяги к спиртному в университетский год юноша не испытывал и совсем не часто «поклонялся Бахусу». Как вспоминали те, кто был рядом, Эдгар почти не употреблял спиртное «просто так». Как правило, возлияния сопровождали игру в карты. И брался он за стакан не потому, что его тянуло сделать это, — просто так было принято. Но наследственный недуг, до поры до времени дремавший, судя по всему, именно тогда пустил корни.

Кстати, а что пили Эдгар По и его приятели? Ведь у каждого времени и региона своя мода на напитки. Во Франции XVII века предпочитали бургундское и анжуйское, в России — медовуху, в Англии — джин и «добрый» эль. Затем пришла мода на шампанское, виски, перно, абсент, мадеру, портвейн и т. п. С чего началось приобщение поэта к алкоголю? А. X. Квин сообщает, что в среде виргинских «школяров» повсеместно пили peach and honey (буквально: «персик и мед») — довольно крепкий и очень сладкий напиток. Судя по всему, речь идет о коблере — коктейле из фруктов и бренди (или виски), вошедшем в большую моду в США на рубеже 1800–1810-х годов. Нарезанные фрукты смешивали с медом, добавляли спиртное и лед — на современный вкус противное зелье, но и сегодня среди американцев оно продолжает пользоваться спросом. Главное — добавить побольше льда. Освежает. И здорово ударяет в голову. Вот этот напиток и ударял в голову поэту весной и летом 1826 года.