Федор Грачев - Записки военного врача Страница 30

— Земля там — крестьянская, леса — партизанские, шоссе — немецкое, а власть — советская!

Он рассказывает о взрывах мостов, аэродромов, гитлеровских эшелонов, о разрушениях телефонной и телеграфной связи и многое другое.

— Горит у них земля под ногами…

— Кирпициней по бациней! — громко смеется староста палаты, по-детски закинув голову.

Вернулись в ординаторскую. Отпраздновали награду Семена Николаевича — выпили по три стакана горячего чаю. Это было кстати: в госпитале холодно.

На двоих был кусок сахару, который Марков извлек из противогаза. Вынув из кожаных ножен финку, Сеня расколол кусок на четыре части…

Ночь. Провожаю друга до набережной Невы. Всполохи прожекторов. Мороз пробирает до костей. Хрустит снег под ногами.

Марков время от времени светит себе под ноги карманным фонариком.

— Ну, Сеня, прощай! Живы будем — увидимся… Ты куда сейчас?

— Разрешено навестить семью.

— Где она?

— В Парголове. А твоя?

— Эвакуирована в Омскую область. А после семьи ты куда?

— Туда, куда нужно, Сусанин сказал. Понимэ?

— Чую!

У Дворцового моста мы пожали друг другу руки…

В новогоднюю ночь…

сли смотреть правде в глаза, то надо прямо и откровенно сказать — для госпиталя наступили поистине трагические дни: нет хлеба, нет света, нет тепла. Дрова на исхода. На улице — тридцатиградусные морозы. Немыслимое испытание в борьбе за жизнь раненых.

В такой обстановке заболел Ягунов. У него паратонзиллярный абсцесс — нарыв в горле.

Последний день декабря. Через несколько часов — Новый год. Зашел навестить Ягунова. В кабинете пахнет сыростью, лекарствами.

— Чайку сейчас согреем, — хлопотал Савицкий около Ягунова, напоминая заботливую няньку.

Выхожу на улицу. Щедрая луна, которую блокадники ненавидят: в лунную ночь чаще бомбят город. Но сейчас вокруг тихо. Казалось, город оцепенел от холода.

Поздним вечером в приемной начальника госпиталя Савицкий тяпкой разламывал какой-то ящик, бросая топливо в печку. Она дымила.

— Организуем здесь концерт самодеятельности. Новогодний, — говорит Петр Устинович.

— Концерт? В такую пору? — Это было так неожиданно, что я вначале не понял: шутит Савицкий или говорит всерьез.

— Да, концерт, — повторяет он. — А ты что… смотришь, словно воробья проглотил? Жизнь!

Концерт начался в одиннадцатом часу. Укутанный одеялом, в каталке, около печки сидит больной Ягунов. На пианино мерцают две коптилки, скудно освещая аккомпаниаторшу, чуть подальше, в темном, холодном и неуютном «зале» сидят зрители. В пальто, шинелях, полушубках, ушанках. Конферансье Савицкий представлял участников концерта самодеятельности.

— Темно! — крикнули в «зале». — Плохо видно!

— У кого есть карманные фонарики, прошу осветить сцену! — не растерялся конферансье. — Я прочту поэму Джамбула «Ленинградцы, дети мои!».

Нашлись и певцы. Аккомпанировала буфетчица второго отделения Ольга Дмитриевна Дашкова.

— Не торопитесь, пожалуйста, со сменой артистов! — просила Ольга Дмитриевна. — Не успеваю дыханием согреть пальцы.

— Подождем! — сказал Савицкий. — А пока выступит доктор Грачев. Он будет петь! Громко! Без аккомпанемента!

И надо же, что выдумал!

— Не могу! Забыл ноты дома! — откликнулся я из третьего ряда «зрительного зала».

— Ария Хозе из оперы «Кармен», музыка Бизе! — не унимался Савицкий. — Исполняет без нот и без аккомпанемента известный певец Федор Федорович Грачев.

Меня выталкивают на «сцену». Надо что-то сказать.

— Вот пройдет время, кончится война. Темнота, холод и прочий неустроенный наш быт станет легендой. И доживу я, дорогие товарищи, до той поры, когда не услышу грозного окрика: «Грачева ко мне!» — С этими словами я как бы подкрутил усы, вздернул их и влево и вправо!

Дружные аплодисменты зрителей. Всем понятно. Попал, что называется, в «десятку»! Это жест Ягунова, когда он взрывается. А сам адресат дернулся всем телом, схватился за шею, захрипел и уткнулся в одеяло.

Все вскочили со своих мест.

— Антракт пять минут! — выкрикнул Савицкий.

Что случилось с начальником? Оказывается, от смеха абсцесс в горле прорвался!..

Концерт самодеятельности окончился в половине двенадцатого.

Ко мне подошел Шафер.

— Поднимайся сейчас к нам, — пригласил он. — Кулькова, представь себе, сэкономила немного водки от ноябрьской выдачи.

В кабинете старшего хирурга стояла небольшая елочка с красной звездой на макушке. На ветках — незамысловатые игрушки, изделия раненых. Свежий, смолистый запах хвои.

Политрук шестого отделения Кулькова аккуратно раскладывает на тарелки новогодний ужин — гомеопатические дозы пшенного концентрата, пахнущего бензином. Бокалы — градуированные мензурки. Хозяйка стола наливает по черточку — пятнадцать граммов.

В полночь мы подняли свои мензурки…

Так начался январь

клонившись над столом, пишет Коптев. Иван Сергеевич сегодня избран секретарем партийного собрания.

Первым вопросом на собрании слушается заявление начальника госпиталя, военного врача первого ранга, профессора Сергея Алексеевича Ягунова о приеме его кандидатом в члены партии.

Рекомендуют: Луканин и Долин — члены партии с 1919 года.

Ягунов рассказывает о себе.

Первая империалистическая война застала его слушателем Военно-медицинской академии. В 1915 году, в порядке прохождения практики, его направили на фронт.

Тяжелая контузия. Оправившись, снова попал на фронт. На этот раз Ягунов «понюхал» газа, пущенного немцами, крепко «понюхал». Опять госпитальная койка.

Военно-медицинскую академию Ягунов все же окончил. И пошел служить в Красную Армию. Опять тяжелая контузия. Комиссия признала Ягунова негодным к дальнейшей военной службе.

Началась «гражданка». Школьный врач, заведующий родильным отделением Стрельнинской больницы, преподаватель гигиены в средней школе, лектор на курсах РОКК. И параллельно — упорная работа над повышением своих знаний, над решением ряда научных медицинских проблем. Защита диссертации на ученую степень кандидата, а потом доктора медицинских наук. Утверждение в звании профессора.

Тема докторской диссертации — исследование влияния на человеческий организм больших высот. Вопрос, который кропотливо изучал и разрабатывал Ягунов, имел очень важное значение в обороне нашей страны. Нацеливаясь далеко вперед, будущий профессор шел по неизведанному, но смелому пути теоретического и экспериментального исследования. Для этого Ягунов решил испытать на себе все каскады высшего пилотажа: «иммельман», «штопор», «листик», «мертвую петлю»…