Павел Басинский - Лев в тени Льва. История любви и ненависти Страница 31

Отказ от авторских прав прошел для Толстого гораздо мучительнее раздела собственности. И неслучайно он решился на него только после раздела. Это была попытка рубить хвост в два приема.

За три дня до того, как в Ясную Поляну пришел свеженький номер «Книжек Недели» с первой публикацией сына Толстого, между Львом Николаевичем и Софьей Андреевной назревала гроза будущей ссоры. Она заговорила с мужем о публикации в XIII томе собрания его сочинений, которое издавала она, «Крейцеровой сонаты». Добиться снятия цензурного запрета с публикации было трудно, для этого жене Толстого потребовалась аудиенция у царя, которая состоялась в начале апреля того же года. Софья Андреевна всё делала для того, чтобы «Крейцерова соната», пользовавшаяся успехом у публики, вышла в ее собрании сочинений Толстого. А у мужа эта издательская активность жены вызывала только раздражение. 5 марта он пишет в дневнике: «Соня говорит о печатании, не понимая, как мне это тяжело. Да, это я особенно больно чувствую, потому что мне на душе тяжело».

Ему было тяжело еще и потому, что Софья Андреевна вытребовала у него обещание, что публичное письмо об отказе от прав появится не раньше выхода XIII тома. Она очень хотела успеть заработать на «Крейцеровой сонате»!

Буквально на следующий день после того, как книжные полки Ясной Поляны пополнились сочинением Толстого-сына, Лев Николаевич объявил супруге, что напечатает в газетах свое отречение от авторских прав. Эти два события не были связаны. Но любопытно, что за два дня до этого между сыном и отцом состоялся загадочный разговор о «наследственности». «Он настаивал, что она есть, – пишет Толстой в дневнике. – Для меня признание того, что люди не равны в leur valeur intrinsèque[14], всё равно, что для математика признать, что единицы не равны. Уничтожается вся наука о жизни. Всё время грустно, уныло, стыдно».

Что говорил Лёва, защищая принцип наследственности, мы не знаем. Но можно осторожно догадаться, что сын великого писателя подразумевал под этим.

Толстой похож на опутанного цепями медведя. Его сын толкует о «наследственности», а жена… «Я нынче утром сказал Соне с трудом, с волнением, что я объявлю о праве всех печатать мои писанья. Она, я видел, огорчилась. Потом, когда я пришел, она, вся красная, раздраженная, стала говорить, что она напечатает… вообще что-то мне в пику. Я старался успокоить ее, хотя плохо, сам волновался и ушел. После обеда она подошла ко мне, стала целовать, говоря, что ничего не сделает против меня, и заплакала. Очень, очень было радостно. Помоги, Отец».

Софья Андреевна тоже написала об этом в дневнике: «Нынче Лёвочка сидит, завтракает, принесли с Козловки газеты и письма, я говорю: “А мне всё нет известий о XIII томе”. Лёвочка мне на это говорит: “Да ты что хлопочешь, ведь я принужден буду напечатать, что я отказываюсь от всех прав на эти сочинения XIII тома”. Я ему на это сказала: “Только погоди, когда он выйдет”. Он сказал: “Разумеется”. Потом он ушел, а я стала злиться, что опять он хочет отнять у меня возможность получить немного лишних денег, которые так нужны всем моим детям. И придумала злобное сказать Лёвочке; когда он шел гулять, я ему сказала: “Ты напечатаешь, что отказываешься от прав, а я тут же напечатаю, что я надеюсь, что публика настолько деликатная, что не воспользуется правами, принадлежащими детям твоим”. Он стал доказывать мою неделикатность, но мягко; я молчала. Потом он сказал, что если я люблю его, то сама напечатаю это отречение от прав на его новые произведения. Он ушел, а мне стало его жаль, и так ничтожны показались мне имущественные интересы сравнительно с той болью, которую я испытываю от нашей обоюдной отчужденности друг от друга. После обеда я ему сказала, что жалею о том, что я сказала ему неприятное, и что ничего не напечатаю, а что мне дороже всего его не огорчить. Мы оба прослезились, тут стоял Ванечка и испуганно спрашивал: что? что? Я ему сказала: “Мама обидела папу, и мы помирились”. Он удовлетворился и издал звук: “А!”»

Но это было лишь началом семейной драмы. Дождавшись выхода XIII тома, Толстой напомнил жене, что его воля не изменилась и он пишет письмо в газеты. И тогда в Ясной Поляне разразился скандал. Он кричал жене: «Уйди, уйди!» Она угрожала самоубийством и – каким! Она написала записку, что бросится на рельсы под поезд, как Анна Каренина. И даже побежала на станцию Козловка исполнять это решение, но ее вернул приехавший в этот момент на поезде зять Кузминский.

Вот в каком семейном контексте молодой Лев Львович обрадовал всех началом своей литературной деятельности. До него ли им было? На что он претендовал? На какое сочувствие?!

Справедливости ради надо сказать, что отец не был совсем равнодушен к его литературным опытам. Он читал их еще в рукописях, судил о них порой строго, но не безучастно.

4 января 1891 года Лев Львович писал в дневнике: «Папа́ занят и много пишет. Хочется и мне пописать. “Любовь” производит впечатление, надо напечатать, хотя многое уже не нравится мне. Впрочем, надо сделать, как Виктор Гюго, – учиться на следующих произведениях, а не сидеть на одном. Многое можно бы записать. Но зачем? Разве кому это нужно, разве кто уяснит мне».

А отец в это время смотрел на художественную литературу сверху вниз и писал «Царство Божие внутри вас». Тем не менее, он старался ободрить сына. Но и не сдерживая критики.

Весьма одобрительно он отнесся ко второму рассказу Лёвы «Монте-Кристо», который вышел в апрельском номере журнала для детей и родителей «Родник» в 1891 году тоже под псевдонимом «Л. Львов». Это нравоучительная история, как мальчик копил деньги на духовое ружье, а когда накопил девять рублей, отдал нищей погорелице, находясь под нравственным влиянием отца, который видел это из окна и одобрил поступок сына. Нищенка сказала: «Спасибо, ангел; тебя Бог не оставит!»

Рассказ милый, светлый, как и все последующие произведения Льва Львовича на тему детства. Но читая его, нельзя отделаться от ощущения, что не Бог руководил этим мальчиком, а отец, который следил за ним из окна.

Лёва радостно писал Черткову: «Рассказ свой я показывал отцу, и он одобрил, хотя сделал несколько замечаний и сказал, что написано неопытно, но содержание хорошее и что он бы в мои годы не выбрал такого, а стал бы писать про разбойников, например. Он сказал, чтобы я продолжал и поправлял рассказ и что он сам даже хочет украсть у меня содержание и написать на эту тему…»

И действительно в дневнике Толстого от 8 апреля 1890 года находим: «Читая Лёвино сочинение, пришло в голову: воспитанье детей, т. е. губленье их, эгоизм родителей и лицемерие. Повесть вроде Ивана Ильича».

Что имел в виду Толстой и каким образом детский рассказ связался в его голове с повестью «Смерть Ивана Ильича», не вполне понятно. Замысел этот не был реализован. Но сын получил поддержку от отца.