Габриэль Готье - Графиня Дракула. Невероятная история Элизабет Батори Страница 31

Долго добиралась я туда, да добрые люди помогли, нашла я это место. Замок-то графини, он высоко, на холме, а пониже, в деревне, — там поменьше усадьба. Пошла я спрашивать сначала туда. А мне говорят, мол, не знаем мы ничего.

Пошла к священнику, что в церкви местной. А тот глаза прячет и молвит: «Молись, — говорит, — мать, а про дочь твою не слыхал ничего». У кого ни спрошу — все молчат да глаза опускают. Решила пойти к графине и у нее самой спросить про Марту.

Поднялась к замку, а там — стены высоченные до самого неба — шею сломаешь на них смотреть, ворота заперты. Достучалась, вышла женщина, назвалась Катериной. Из себя ничего особенного. Говорит: «Служу у графини, чего надобно?». Я ей про Марту рассказала, говорю: «Уже давно должна быть она в услужении у госпожи твоей, ее у меня взял Янош, горбун, да обещался устроить ее».

Говорю ей: «Наслушалась я всякого про графиню, да верить не хочу, хочу сама все узнать и с дочерью повидаться. Она ведь — свет очей моих, моя надежда, моя радость».

А Катерина та заплакала только и говорит, чтобы я про дочь забыла, да шла восвояси, что не знает она никакой Марты. «Чего же ты плачешь?» — спрашиваю. А та говорит, что на душе у нее тяжело, что белый свет не мил ей. На прощание она мне руку пожала, а я смотрю, на пальце у нее — тот самый медный перстенек с камнем зеленым, что мы дочке покупали…

Спустилась я тогда в деревню, а по дороге какая-то старуха мне встретилась. Она сумасшедшая, наверное. Кровь дочки твоей, говорит, на стенах этого замка. А графиня от той крови молодость ищет. И повезло твоей дочери, если умерла она быстро. Из подвалов замка такие крики ночами слышатся… Не приведи господь кому-нибудь услышать. И тело твоей дочери в лесу волки давно разорвали, не ищи ты ее, все равно не найдешь. А если будешь тут ходить да выспрашивать, будет тебе та же участь — не проживешь ты долго.

Совсем упала я духом, а когда дошла до деревни, пошла снова к священнику. Говорю ему: «Скажи, святой отец, может, хоронил ты дочку мою?». Рассказала ему, какая она была красавица, как я растила ее, да берегла, а потом графине отдала в услужение. Тогда священник взял с меня слово, что молчать буду, забуду дочь и завтра же уйду в свою деревню. Что мне оставалось? Слово я дала, а он рассказал, что совсем недавно принесли из замка тело девушки, да такое, что ему и хоронить-то было страшно. Закутана она была в дерюгу. «Когда в гроб укладывали, — говорит, я смог посмотреть на нее». Когда перекладывали тело, дерюга развернулась, и оттуда рука девушки выпала, без пальцев, вся изорванная. И разглядел только руку эту, да голову, всю обожженную. На голове, говорит, осталось чуть волос — так вот, они были такими, как у моей дочери. И звали эту девушку Марта — так сказал священник. Еще, говорит, мне сказали, что она оступилась и в очаг на кухне угодила, а потом бросилась во двор, да там ее собаки и порвали.

Поняла я тогда, что дочери моей, моей Марты, нет больше в живых, попросила священника, чтобы он хотя бы могилу мне ее показал. Вызвался он сам меня на кладбище отвести. Там, под кривым деревянным крестом и лежала моя Марта. Как же я убивалась на ее могиле… Не пришлось ей, моей голубке, счастья в жизни испытать. Не пришлось мужа хорошего найти, да мать внуками порадовать. Этот крест — вот и все, что осталось от нее…

Не сдержала я тогда свое слово, которое священнику дала. Пошла я с кладбища обратно в замок на холме. Нечего мне больше в жизни ждать, хоть плюну в глаза этой ведьме, графине Батори. Долго стучала я в ворота, но никто не ответил. Тогда набрала камней, да начала в ворота кидать. Они открылись, оттуда вышла та служанка, Катерина, что со мной днем разговаривала, да пара крепких молодцев. «Чего тебе?» — говорят. А я, сама не своя, говорю: «Графиню видеть хочу. В глаза ей плюнуть за то, что дочь мою погубила. А потом пойду к судье, да все ему выложу».

Они меня схватили и потащили в замок. Как я ни упиралась, ни кричала, — ничего не помогло. Да и кто услышит, кто поможет?.. Притащили они меня в подвал, да и заперли там в комнатушке. Там, видно, и до меня кого-то держали. Кровать, на ней — лохмотья, да кувшин треснутый с водой. Вот и все убранство. Окно забрано решеткой, а дверь крепкая, дубовая, с засовом. Не сбежишь.

Я не спала всю ночь — слышала, как мимо комнаты моей волокут девушку какую-то. Наверное, я плач ее слышала. А потом, позже, донеслись до меня крики и хохот. В лесу выли волки. Окно моей темницы выходило во двор, слышала я, как под утро скрипела на дворе телега, да ворота открывались, и мужчина с женщиной говорили. Мужчина сказал, что сбежит он отсюда, нет сил больше, не может он в глаза священнику смотреть, и спать не может после того, что видит. А женщина уговаривала, просила, мол, потерпи еще немного, вместе и сбежим. А пока, мол, делай то, что и всегда. Мы, говорит, ничего дурного не совершаем, мы лишь указов графини слушаем, а выполнять поручения господ — это дело богоугодное.

Позже, днем, пришли за мной. Графиня, говорят, тебя, преступницу, видеть хочет. А я не преступница, я дочь потеряла. Я тут еще понадеялась, может все мне показалось, может, сейчас увижу я графиню, а рядом с ней — дочь моя, и все чудной сказкой обернется. Я-то думала, меня в покои поведут. Думаю, что если вправду графиня дочь мою умучила — так плюну ей в глаза, убийце. А меня лишь во двор вывели, да стоять приказали. Я посмотрела, а из окна на меня дама какая-то смотрит. Белый воротник, волосы собраны в высокую прическу. Платье красное, все сверкает дорогими камнями да жемчугами. Кожа — как беленое полотно и глаза блестят. Поглядела она на меня, усмехнулась, и отошла.

Пока я стояла там, на дворе молотки стучали, в углу помост строили. Не поняла я сразу, что это они строят. А потом вижу — да это же виселица. Когда меня уводили, на двор вышел тот самый Янош, тот горбун, который дочь мою увел. Я его как увидела — в ноги бросилась: «Помоги, — говорю, — милостивый государь. Освободи меня отсюда, да скажи, где дочь моя, не верю я всем тем россказням, что ходят по округе, хочу, чтоб ты избавил меня от страданий. Верни мне дочь, да забери хоть всю хату мою и хозяйство, все забери, ничего мне не надо, только верни мою Марту».

Горбун подошел ко мне и молвил: «Что же ты, — говорит, — дура, не сидела в своей деревне? Через всю Венгрию ты сюда на погибель пришла. Разве мало тебе было денег, разве не одели мы твою дочь как барышню, не ты ли сама отдала ее мне? Так и радовалась бы, жила бы себе в свое удовольствие. А ты сюда пришла, да еще и народ мутишь, ходишь, выспрашиваешь, да камни в ворота кидаешь. Ну, раз пришла, знай тогда, что скоро ты со своей дочерью увидишься. Завтра же утром свидитесь вы с ней». Сказал так и на виселицу кивнул…