Уильям Манчестер - Стальная империя Круппов. История легендарной оружейной династии Страница 31

Тем не менее, в его жизни образовалась брешь. Ида отдалилась, и он почувствовал себя вдовцом. Тереза знала, как готовить его любимые блюда, подметать пол, убирать постель и содержать Штамм-хаус в полном порядке. У него не было времени на домашние дела. Кроме того, это была женская работа. И поэтому, как и многие другие холостяки среднего возраста, внезапно лишившиеся заботливой матери, он начал подыскивать жену. Вернувшись из «Кристал-палас», он задумался о жизни одного из своих неженатых польских заказчиков: «Быть старым холостяком в Варшаве, должно быть, ужасно; это противно везде».

Но Альфред не женился ни в тот год, ни на следующий. Достойный выбор требовал времени. Как у поклонника, у него были определенные и очевидные недостатки. Но он никогда не был малодушным; если он держит двери открытыми, полагал он, дело будет закрыто, и оно было закрыто 24 апреля 1853 года. На следующий день он писал из Кельна:

«Годы спустя после того, как я дал слово, что намерен жениться, я, наконец, встретил ту, с кем – с нашей первой встречи – надеялся обрести счастье, причем так уверен, как не считал даже возможным. Леди, с которой я вчера обручился, – это Берта Айххоф, и живет она здесь, в Кельне.

Эту новость предлагаю твоему дружественному вниманию и. пожалуйста, перешли это письмо в Варшаву моим друзьям и благожелателям Хоке и Лукфельду.

Искренне твой и счастливый.

P. S. Ты понимаешь, что я не могу много писать в доме невесты, и простишь меня за краткость. Что скажет твой отец?»

Чувства Берты неизвестны. Возможно, она просто онемела. Ухаживание было в высшей степени необычным. Та первая встреча состоялась в кельнском театре. Берта, сидевшая в зале, лишилась присутствия духа, когда обнаружила, что на нее, подбоченясь, уставился из прохода натянутый, костлявый наездник в забрызганных грязью сапогах. Он не собирался причинять ей никакого вреда – совсем наоборот. Только что прискакав, чтобы подписать еще один контракт, он совершенно импульсивно пошел на пьесу. Заметив Берту, он принял, так сказать, кавалерийское решение. В течение месяца он ее преследовал, неоднократно информируя ее (так он позднее рассказывал), что «там, где у меня, как полагают, нет ничего, кроме куска литой стали, у меня есть сердце», и ухаживая за ней до тех пор, пока она не сказала: да. Последующие события были столь же озадачивающими. В Эссене о помолвке объявили на большом празднике металлургического завода, и всю ночь напролет в рурское небо запускались ракеты, а поющие крупповцы с факелами в руках шли парадом по узким улочкам старого города.

Учитывая темперамент Альфреда, семейное счастье было невозможно. С таким человеком не смог бы жить никто. Он сам едва себя выносил. Семейная жизнь была обречена, и оставалось лишь точно определить существо душевных страданий. И здесь характер первой Берты Крупп становится решительным. Это неуловимо – все, что касается ее, неуловимо. Мало известно о ее прошлой жизни. Ясно, что она не была аристократкой; ее дед был кондитером у архиепископа, отец – инспектором рейнской таможни. В 1853 году ей было двадцать один год, она была красивой и голубоглазой. На фотографиях она – затянутая поясом девушка с резкими чертами; выражение твердое и спокойное, подбородок выступает. Это – образ здоровой силы. В то же время в качестве фрау фон Альфред Крупп она создавала впечатление необычайной хрупкости – и с таким успехом, что никто, включая ее собственного мужа, никогда не заподозрил обмана. Если бы она была по-настоящему слабой, он бы быстро ее высушил. Через несколько лет все с ней было бы кончено. Но вместо этого она выжила, возведя в культ свое здоровье. Берта, физически сильная, на самом деле кажется верящей в свою утонченность и хрупкость. Короче говоря, ипохондрик женился на ипохондрике.

Ее чувства к нему – это загадка. С другой стороны, он проявлял все признаки влюбленности и своими бешеными методами старался сделать ее счастливой. Он согласился, что Штаммхаус неподходящее для них место. Пусть он будет сохранен как памятник его отцу и напоминание крупповцам о том, что происхождение их руководителя было таким же скромным, как и у них. (Чтобы всем это втолковать, он позднее прикрепил на коттедж доску с соответствующей надписью.) Молодожены, обменявшись кольцами 19 мая, переехали в новый дом. Муж назвал его Гартенхаус (дом в саду). Судя по дошедшим до нашего времени фотографиям, он ужасен. Дом можно назвать самым безумным строением в период художественного лунатизма, если не считать того, что в конце жизни Альфреду предстояло показать, насколько он был необузданным архитектором, когда брался за это дело. Тем не менее, у дома в саду имелись свои преимущества и особенности. Построенный прямо в середине завода, он был окружен теплицами, в которых укрывались павлины и где росли виноград и ананасы. На крыше застекленное «воронье гнездо» позволяло хозяину наблюдать за воротами фабрики и за опаздывающими рабочими. Перед парадной дверью находился замысловатый лабиринт сада, с фонтанами, островками цветов и выстроенными из шлака гротами. Гартенхаус стоял фасадом в противоположную от металлургического завода сторону, и Альфред был уверен, что жене – при условии, что она не станет появляться в его «вороньем гнезде», – завод никогда не будет напоминать о своем существовании.

Он ошибался. Рур с 1840-х годов сильно изменился. Пятью годами ранее английский путешественник описывал Рур как «поэтическую сельскую» местность, но теперь этой идиллии больше не существовало. Город просыпался после своей долгой спячки; вскоре его живописные маленькие домики, выстроенные из дерева, оштукатуренные и обнесенные плетнями, навсегда исчезнут. Германия стояла на пороге большого индустриального подъема, который полвека спустя сметет английское превосходство в сторону. Угольная и металлургическая отрасли объединились в свой роковой союз. С каждым годом небо над головой становилось все более серым; с каждым годом плавильные печи сжигали все больше кокса. Методом пудлингования они преобразовывали железо в ковкий чугун и потом добавляли кокс, чтобы увеличить содержание углерода. Это была качественная, хотя и довольно сложная смесь, но Альфред должен был лучше всех понимать, чем это грозит его домашнему раю.

На фабрике стоял отвратительный воздух, и не было никакого способа не допускать его в дом. Волнистые тучи маслянистой пыли высушивали цветы, делали черными фонтаны, покрывали сажей оранжереи. Порой он даже ничего не мог видеть сквозь стекла своего «гнезда» на крыше. Вонючий дым проникал во все комнаты, приводя в негодность приданое невесты и пачкая только что выстиранные салфетки и белье, едва прачка успеет выйти за дверь. Но и это было не все. Альфред устанавливал все более и более тяжелое оборудование, и грохот паровых молотов сотрясал фундамент его дома. Берта не могла оставить стеклянную посуду на буфете. Если бы она достала ее после завтрака, к обеду все было бы разбито. Альфреда, кажется, это не волновало. Он гордился своим домом и, к немалому раздражению жены, стал домоседом. Когда она пожаловалась насчет посуды, он, как записал один из восхищенных друзей, ответил: «Всего-то несколько фарфоровых тарелок; я заставлю моих клиентов заплатить за них». А когда она попросила хотя бы на один вечер вывести ее на концерт, он резко ответил: «Извини, но это невозможно. Я должен следить за тем, чтобы мои дымовые трубы дымили, а когда завтра я услышу звуки своей кузницы, эта музыка будет более тонкой, чем музыка всех скрипок в мире».