Уильям Манчестер - Стальная империя Круппов. История легендарной оружейной династии Страница 32

Берта забеременела в первую же неделю после свадьбы. 17 февраля 1854 года она родила сына, слабого и болезненного, хотя Альфред тогда этого не замечал. Он ликовал и окрестил ребенка Фридрих Альфред Крупп в честь своего отца и самого себя, а чтобы еще громче возвестить о появлении на свет маленького Фрица он нарек «Фрицем» свой самый шумный паровой молот, который, благодаря введению ночной смены, грохотал теперь круглосуточно. Тем самым, как он объявил, он рассчитывал «нагнать страху на антиподов и вывести их из спячки». Это доконало Берту. Она начала стонать и заламывать руки, и с тех пор всю жизнь вокруг нее суетились врачи. Альфред заботился о ней. Он отправлял ее на курорты, нанимал лучших берлинских докторов, на долгое время забирал у нее мальчика. Он также проявил большой интерес к признакам ее болезни и однажды выпалил совет: «Упражнения полезны для пищеварения, улучшают настроение и качество крови». С его точки зрения, активность, любая активность лучше этой вечной обморочной апатии, и он попытался заставить ее встать на ноги: «Пожалуйста, сходи в мебельный магазин и посмотри, есть ли у них плетеные кресла и обитая кожей мебель, которые подошли бы для дома…» Необходимы уверенность («Ты не должна сомневаться в прогрессе лечения») и присутствие духа («Если время от времени все еще требуется восстанавливать силы, что ж, ничего страшного!»). Иногда он занимал твердую позицию: «Когда ты уедешь из Берлина, ты должна быть крепче и живее, иначе вместо того, чтобы остаться на лето здесь, нам придется провести его на водных курортах». Даже на расстоянии он пытался руководить за нее ее же жизнью:

«Любимейшая Берта!

Я вполне согласен с фрау Белл, что одноцветный шелк тебе не идет, но дорожная одежда не должна служить украшением; во время путешествий носят самые простые пылеотталкивающие материалы, потому что поездки всегда сопряжены с пылью, быть в тафте очень неприглядно, а вид человека, отряхивающего пыль, весьма вульгарен. Манжеты, блузки и всякие безделушки, которые надевают с официальной одеждой, надо оставлять на время путешествий. Надо одеваться совсем просто. Когда знаешь о том, что под одеждой у тебя чистое белье, этого достаточно».

Беспокоясь, чтобы она не выбилась из сил в переписке со знакомыми по курорту, он придумал для нее трафарет:

«Я получила твое письмо от… и отмечаю с удовольствием (сожалением), что дела идут (не идут) хорошо; что касается меня, со мной, слава богу, все хорошо и (конечно, еще не округлилась и не поправилась, но) надеюсь, что так это и останется (скоро будет).

Все время с моего последнего письма я каждый день регулярно катаюсь в очаровательном Тиргартене и дважды в день хожу на часовые прогулки в такой прекрасной компании, что любой король отдал бы миллионы за то, чтобы ее увидеть. Однако в конце концов все это становится довольно нудно, и мне очень хочется вернуться домой к моему дорогому мужу, а больше всего я надеюсь на то, что он будет мною доволен. Только не пиши мне слишком часто; это ставит меня в неловкое положение, потому что я не могу отвечать.

Как всегда твоя,

Как бы в раздумье он добавил: «Эта форма для других. А для меня, пожалуйста, несколько строчек».

Он получил несколько драгоценных строчек. Было мало такого, что требовало обсуждения. Оставив позади свою эссенскую травму, Берта морщила нос на все связанное с «фабричными людьми» и поэтому стала источником сплетен и мелких жалоб. Переезжая с одного модного курорта на другой, она заводила малозначительных друзей, наживала маленьких врагов. Альфред старался оставаться частью ее жизни. Во время мимолетных визитов на курорты он честно силился показать, что ему нравятся Клара и Эмми, Отто и «милашка Анна», а когда его жена пожаловалась, что какой-то «противный еврей» похотливо взглянул на нее, посоветовал: «Если он когда-нибудь приподнимет шляпу, не обращай внимания, как будто он приподнял ее перед кем-то другим».

В диалогах между Альфредом и Бертой – маниакальной болтовней скворца, с одной стороны, и зевающим невниманием, с другой, – симпатии принадлежат ему. Конечно, он часто, когда бы они ни встретились, настаивал, чтобы она успокаивала и утешала его, – он работал с большим напряжением, он отменял важные встречи, чтобы увидеть ее, он взял в руководство завода двух ее двоюродных братьев, Эрнста и Рихарда Айххоф, и она могла бы быть или хотя бы притвориться доброй к нему. Его любовь, какой бы она ни казалась гротескной, была истинной. В своем потоке трогательных писем он называет ее «Дорогая моя и возлюбленная», «Дорогая Берточка», «Самая дорогая из Берт», «Дорогая старушка». В те ранние годы он был неизменно нежен к сыну. «Расцелуй от меня Фрица!» – просил он ее, а когда мальчик приезжал в Рур, отец приходил в восторг и записывал во всех подробностях: «Я нашел Фрица, как всегда, веселым, вчера он ел, как экскаватор… Я испытал такую вспышку радости». Угнетенное состояние наступало всегда, когда он разлучался с женой и сыном. Находясь в одиночестве в своем покрытом сажей доме, расхаживая по комнатам и с хрустом давя сапогами осколки бокалов, он временами впадал в отчаяние: «Мне одному действительно нехорошо, без вас я в плохом настроении».

На самом деле в такое время ему работалось лучше всего: ведь он человек творческий, а при виде столбов фабричного дыма за окном он быстро оживал. Литейные цеха, кузницы, груды шлака и грязного кокса – вот что было его настоящей семьей, и в здравые моменты он это понимал: «Я всегда смотрю на завод как на моего ребенка, и притом хорошо воспитанного, чье поведение доставляет мне радость; и правда, кто не захотел бы иметь с таким ребенком как можно больше общего?» Берта не хотела, и это было между ними яблоком раздора. Другой человек мог бы примирить семью со своей карьерой. Но не Альфред. Ему надо было иметь со своим заводом как можно больше общего, из кожи вон лезть, испробуя то один проект, то другой, отбрасывая первый и проталкивая второй; иначе он позорил бы своего отца и предавал доверие матери. Он не мог существовать иначе, как не могла и Берта. Так они отдалялись друг от друга, не осознавая того, что уже после их смерти ребенок, которого они лелеяли, станет ярко выраженной жертвой их конфликта.

В момент женитьбы Альфреда перспективы крупповских пушек опять начали таять. К началу 1852 года стало ясно, что его пушка в Лондоне лишь бросалась в глаза и вызывала любопытство, но ничего более. Поскольку покупателей не нашлось, он решил от нее отказаться. 19 января он распорядился, чтобы ее разобрали, вычистили, вновь собрали, «как можно лучше отполировали» и с его наилучшими пожеланиями отправили королю Пруссии. Якобы это был великодушный жест. На самом же деле задумана сложная игра. Он рассчитывал на бесплатную рекламу. «Подготовка орудия должна быть завершена быстро и в такой срок, чтобы его мог увидеть российский император», – написал он Ашерфельду и добился своего. Фридрих Вильгельм IV, не зная, как поступить с таким необычным подарком, ответил, что будет рад выставить его для обозрения в своем дворце. «Вчера, – ликующе писал Альфред, – я получил сообщение, что решено выставить орудие в мраморном зале потсдамского городского дворца. Сегодня мы с шестью артиллеристами сделали это. Король сообщил, что там ее увидит российский император».