Фёдор Головкин - Двор и царствование Павла I. Портреты, воспоминания Страница 31

Где находился граф Федор Гаврилович в 1812 г., столь бурном для его родины? Он об этом не говорит ни в Воспоминаниях, ни в письмах. Но в Национальном Архиве имеется один документ, ясно доказывающий, что он за все время войны с Россией находился во Франции: 19-го июля 1811 г. он просит у Паскье, префекта полиции в Париже, разрешения уехать на минеральные воды, в Контрексвилль — по семейным обстоятельствам и для здоровья. «Будьте так любезны узнать у герцога Ровиго, хочет ли он подарить жизнь столь опасному врагу, как я, разрешив ему беседовать с бакалейщиками и фабрикантами из Нанси в таком важном месте, как Контрексвилль…» Несколько насмешливый тон этого прошения не препятствовал его успеху и на просьбу графа последовало разрешение. В марте 1813 г. он ее повторяет и проводит весну и лето в Швейцарии. Он встречается там то в Лозанне, то на даче, на прелестном маленьком островке при впадении реки Аар в Тунское озеро. В октябре 1813 г. мы его опять находим в Эпинэ, любимым и уважаемым членом кружка, принадлежащего к легитимистской аристократии.

Следующий год граф Федор выступил в неблагодарной роли дипломата-любителя[147], но так как ему этим путем не удалось войти опять в милость к государю, он снова удалился в Лозанну. Однообразная жизнь, которую пришлось вести в скромной столице Ваатланда, ему, однако, скоро надоела и осенью 1816 г. он отправляется во Флоренцию[148]. Столица Тосканы кишела тогда знатными иностранцами; в особенности там встречалось много русских. Среди этого космополитического общества граф Федор чувствует себя опять хорошо и встречается там со своим старым другом, князем Меттернихом. Отблеск славы, окружавшей тогда знаменитого государственного деятеля, падает также на графа Федора. В Лукке он наслаждается внимательным гостеприимством князя. Затем он его сопровождает в Ливорно, где знаменитый дипломат, который умел также быть большим проказником, представил его, в костюме простого туриста, Бразильской принцессе и ее сестре, императрице Марии Луизе, окруженным пышным Двором. Это был последний раз, что граф Федор блистал, веселился и веселил других. После своего возвращения в Лозанну, он ведет там уединенную и праздную жизнь[149] «между развалинами старины и приготовлениями к будущности», — как он выражается в «Разных письмах, собранных в Швейцарии». Местрали в Вюльеране, Фрейденрейхи в Монна, фон Мюйдены в Лоазнне, Ноайль, Эйнары и Николай Шатлэн в Ролле составляют круг его ближайших друзей. Состояние его здоровья, уже расстроенного, ухудшается из года в год, и в 1823 г. кризис уносит его навсегда.

В обширном кругу своих знакомых граф Федор пользовался репутацией очень занимательного и приятного человека.

В дневнике княгини Меттерних[150] мы читаем заметку от 4 по 10 декабря 1843 г.: «…В пятницу герцогиня Талейрин обедала у нас с Шуленбургом, обоими Гюгелями, Левенштейном, Зенффтом, возвратившимся из Мюнхена, и некоторыми другими кавалерами. Один из сих последних рассказал несколько анектодов о Головкине, которые очень рассмешили Клементия (князя Меттерниха), а герцогиня поделилась с нами случаями из его жизни, свидетельницей коих она была сама и которые являются единственными в своем роде».

Граф Федор много писал. Пока он был молод, он сочинял стихи, которые, однако, были посредственны. В продолжение всей своей жизни он имел склонность к изложению своих мыслей в форме писем. Его переписка была очень обширна и письма женщине разоблачают в нем счастливого наперсника некоторых из самых красивых и самых умных светских женщин того времени. «Говорят, что весь Париж находит вас таким очаровательным, что вас принимают за француза былого времени, сто лет тому назад, который возвратился во Францию под видом русского, чтобы повеселиться», — сказал ему г-жа Сталь, и в этом же приблизительно духе ему пишут письма все его корреспондентки, в числе которых находятся царствующие особы[151].

Граф Федор несомненно обладал качествами, необходимыми для того, чтобы нравиться красавицам большого света его времен: он был приятный собеседник, остроумен и не без юмора, немного насмешлив, в общем натура импульсивная и великодушная, под внешностью образцового кавалера. Легкость, с которой он писал по-французски, по-видимому, облегчала ему успехи по части переписки.

Письма интимного содержания, писанные им в 1816 и 1817 гг. из Флоренции его двоюродной сестре, г-же де Местраль д’Арюффан, представляют большой интерес. Они ясно доказывают, что способность наблюдать и изящно излагать свои наблюдения никогда ему не изменяла. Достигнув зрелого возраста, он поставил себе более серьезные задачи. Его крайне легитимистские убеждения внушили ему написать: «Рассуждения по поводу нравственного состояния Франции»[152], сочинение, которое очень не понравилось русскому правительству, по причине некоторых нападок на только что установившийся новый порядок вещей в Европе и, главным образом, на шведского короля[153].

Немного позже он издал «Отношение воспитания к правительству»[154]. Но в роли воспитателя граф Федор положительно скучен и то же самое можно сказать по поводу его единственного романа: «Принцесса Амальфи».

Более полезным трудом были: «Разные письма, собранные в Швейцарии, сопровождаемые примечаниями и разъяснениями» (1821 г.). Историк, изучающий Швейцарию в XVIII столетии, будет не без пользы с ними справляться. Сэнт-Бёв в письме Вилльмену[155], написанном, вероятно, в 1838 г., по возвращении его из Швейцарии, говорит об этом труде Головкина следующее: «Я прочел довольно хорошие сборники и образчики французской литературы Ваатланда, а именно — «Письма, собранные в Швейцарии», — сочинение одного русского, графа Головкина, где приезд Вольтера и все его сношения с местными жителями описываются в его же письмах, которые мало известны и, как всегда, пикантны».

Его «Воспоминания» — бесспорно лучшее из его сочинений[156]. Как хороший наблюдатель, схватывающий, главным образом, смешные стороны того, что он видел, и владеющий вполне свободно французским языком, он оставил нам ряд пикантных описаний, характеризующих правителей и дипломатов того времени. Тем не менее все эти лица, сквозь призму его воображения, испытали не мало изуродований и не следует, конечно, придавать его рассказам безусловную веру. Надо, впрочем, заметить, что «Воспоминания» графини Головиной, напечатанные недавно на русском языке, подтверждают многие из черт и подробностей, к которым было основание относиться с подозрением.