Дмитрий Урнов - Дефо Страница 31

Вроде бы все встало на свои места. Однако вскоре после этого председатель нижней палаты шел на заседание, и вдруг прямо на пороге парламента путь ему преградила отвратительная старуха. Ну и рожа! Вся в морщинах и бородавках, глаза выпученные, нос крючком, а в левом нижнем углу рта будто ей кто-то раздавил таракана. И эта ведьма вручила председателю бумагу, которую тот принял. Попробовал бы не принять! За спиной у старухи находилось по меньшей мере полтора десятка (точно – шестнадцать) весьма почтенных и хорошо вооруженных людей.

«Напоминание легиона» – так называлась эта новая бумага, поданная в парламент после «Кентского прошения». Название документа следовало бы передать по смыслу как «Народная памятка». Дополняя «Прошение», «Памятка» не содержала больше просьб, она требовала и напоминала: «Великое установление Разума утверждает, и все народы принимают это установление, а именно, если власть возвысится над законом, она делается для всех бременем и тиранством, и тогда эту власть можно ограничить чрезвычайными мерами. Вы не смеете смотреть свысока на неудовольствие народное, и те, кто выбрали вас своими представителями, могут вернуть вас на тот уровень, с которого вы поднялись. Они могут обратить против вас свои слишком долго испытуемые добрые чувства, и таким способом, какой вам едва ли понравится». А заканчивалась «Памятка» следующими поистине памятными словами: «Англичане никогда не будут рабами не только короля, но и парламента. Имя наше легион, и нас много».

Была еще и приписка, где говорилось, что если председатель палаты того потребует, то составители «Памятки» поставят под ней свои имена.

Этого не потребовалось, и узники были освобождены. Но в случае, если бы такой приказ последовал, первым надо было бы поставить имя автора – Дефо. Он же исполнял и роль «старухи», изменив на этот раз не только голос, но и костюм. Маскарад нужен был из предосторожности, иначе можно было попасть в руки парламентской стражи прежде, чем бумага оказалась бы в руках у председателя.

Председателем был Роберт Гарлей, будущий государственный казначей и государственный секретарь, иначе говоря, министр двора и основной патрон Дефо. Так состоялась их первая встреча, с которой, возможно, Гарлею запомнилось и это лицо, и напористый слог «Памятки».

В принципе Дефо не скрывал своего участия в деле кентских просителей, хотя подчеркивал, что сам он не из Кента, это только гражданский долг побудил его присоединить свой голос к «Прошению».

Итак, в январе 1701 года он потряс всех своим «Чистопородным англичанином», в марте подал «Памятку» и вновь произвел сильное впечатление, летом, в июне, торжественно восседал на обеде в честь освобожденных «людей Кента», в декабре родилась у него дочь, его любимица Софи. В это же время у него в Тильбюри уже строилась кирпичная фабрика, которая бы позволила ему и с долгами расплатиться, и бед не знать.

Дефо не только выкарабкивался из ямы после падения, но и вот-вот должен был вновь достичь больших высот. Однако в марте следующего года…

В марте 1702 года король Вильям совершал свою обычную утреннюю прогулку верхом.

Это, надо отметить, в свою очередь, был один из пунктов, по которому Дефо, заядлый любитель верховой езды, нашел общий язык и с королем, а впоследствии со многими другими влиятельными лицами, державшимися при этом разных политических направлений. Гарлей был лошадником, и сменивший его Годольфин оказался также лошадником, и каким еще лошадником, основателем английского чистокровного коннозаводства. Умение крепко сидеть в седле сыграло в жизни Дефо немаловажную роль.

Король поднял коня в галоп, а конь, попав на скаку копытом в кротовью нору, споткнулся.

Вильям ездил верхом не хуже, чем Чарльз, как настоящий всадник, упал не с лошади, а вместе с лошадью. «Большая разница», – как заметил Пушкин, знавший это по собственному опыту. Еще бы!

Король был роста маленького, здоровья слабенького. Падение оказалось для него роковым. Он очень скоро скончался.

И закатилась звезда Дефо.

А злопыхатели пили здоровье той лошади!

Место короля Вильяма III заняла Анна, вторая дочь Джеймса II. Правда, хотя и дочь короля-католика, она сама была протестанткой. Новая правительница поддерживала протестантство лишь в наиболее умеренной, официальной форме, что, естественно, сказалось на положении Дефо: пусть он сам призывал своих собратьев к терпимости и разумности, но у внешних противников, церковных ортодоксов, имел репутацию раскольника неумеренного.

Дефо не сдавался, хотя при новом правлении сразу почувствовал, что ветер дует не в его паруса. Первого декабря того же года тиснул он – с грохотом! – новый памфлет, скрыв и на этот раз свое авторство.

«Простейший способ разделаться с раскольниками» – так назывался злополучный памфлет. С видимой серьезностью, впадая в негодование столь же правдоподобное, сколь и «благородное», анонимный автор доказывал, что инакомыслящих (каковым был он сам) лучше всего просто уничтожить.

Петух как-то попал в стойло к лошадям (вел окольным путем свою мысль Дефо) и видит: затопчут! «Друзья, – воззвал петух, – не будем толкаться, а то, чего доброго, мы нанесем друг другу физический ущерб». – «Так-то вы заговорили, когда увидели, что не ваш верх! – голосом противной стороны продолжал Дефо. – Где же было у вас чувство милосердия, – злорадствовал он, – пока ваша брала? Не подлость ли это? И подлостью ли будет теперь раздавить гадину?»

Обличительный тон в адрес единомышленников получился у Дефо до того неподделен, что они ему этого вполне не простили, даже когда обман раскрылся. Нечего говорить о ярости врагов. Не разглядев сразу полемической подкладки, они приветствовали поначалу этот памфлет, а в результате оказались осмеянными.

Шум, произведенный Дефо, был такой, что историки считают «Простейший способ» самым громким литературным событием века. «Громкое литературное событие» и «крупное литературное произведение», разумеется, далеко не одно и то же, но для судьбы Дефо важно: почти за два десятка лет до «Робинзона» он уже оказался в центре общего внимания, и все за счет того же «честного обмана» читающей публики.

Подняв бурю страстей, обрушившихся на него со всех сторон, Дефо в итоге очутился в положении поистине Робинзоном, в одиночестве. Обманутые противники стали его преследовать, обиженные единомышленники не защищали. Дефо пришлось скрываться. Объявили сыск. Благодаря этому из полицейского описания, опубликованного «Лондонской газетой» 10 января 1703 года, мы и представляем себе облик Дефо: среднего роста, смугл, темные волосы, нос крючком. На издевательском портрете, который нарисовали уже не власти, а прямые враги Дефо, не пожалевшие сил и чернил, он был изображен еще старательнее, вплоть до морщин и бородавок. А уж родинка в левом углу рта – этот бугорок, судя по всему, производил впечатление или, лучше сказать, окончательно выводил из себя. Он отмечен на всех портретах, означен в описаниях, и, помимо того, что был как примета удобен для сыска, он, на взгляд некоторых современников, средоточие, символ, суть Дефо. Прыщ какой-то!