Эйми Уоллес - Ученица мага. Моя жизнь с Карлосом Кастанедой Страница 33

Знаменитый Национальный музей антропологии в Мехико.

Слева: Похожая на «атланта» статуя в Национальном музее антропологии в Мехико, которая, как говорил Карлос, «изображает разъяренную Флоринду с амулетом в виде ягуара».

Справа: Правитель Паленке — нефритовая статуэтка, у которой, согласно Карлосу, «сильные и здоровые энергетические линии, пересекающие грудь».

Карлос непременно хотел показать нам знаменитую статую правителя Паленке в полный рост, в одеянии для погребения, сделанную из огромного цельного куска нефрита. Карлос объяснял, что четкие линии, пересекающие грудь статуи, представляют собой «лучи энергии», которые в напряженном состоянии не имеют ни малейшего прогиба, что отличает безупречного воина. Он сослался на кого-то в группе, кто пришел к нему настолько ослабленным, что попался в ловушку своих собственных слабеющих «энергетических лучей», но самодисциплиной подтянул их.

Слева: Похожая на «атланта» статуя в Национальном музее антропологии в Мехико, которая, как говорил Карлос, «изображает Тайшу — самую сложную из статуй ведьм».

Справа: Фигура из Национального музея антропологии в Мехико, которая, как утверждал Карлос, «практикует тенсегрити».

Внизу: Типичная «чакмула» Чичен-Ица, 900-1521 г. н. э. Предположительно статуэтка предназначалась для воскуривания фимиама, но Карлос утверждал, что «они были охранительницами ведьм».

Рамон был убежденным приверженцем внеземной теории и поинтересовался у Карлоса, мог ли нефритовый человек быть представителем внеземного разума. Карлос ответил резко и грубо:

— Кто знает?

Кульминацией экскурсии было посещение маленькой комнаты, где Карлос показал рукой на стену и сказал:

— Там! Вы видите это? Вы понимаете?

На стене висела древняя посмертная маска, которая, по словам Карлоса, представляет собой дух моего отца, она была моим отцом — это было не просто сходство. Она так была похожа на Ирвинга, что, увидев ее, я заплакала и, чтобы скрыть слезы, закрыла лицо руками.

— Милая, — сказал Карлос нежно, — тебе надо отдохнуть. Я говорил, что находиться рядом с нагвалем — это великое напряжение! Это будет тебя утомлять до тех пор, пока тело не приспособится. Посмотри на Ирвинга! Это ведь Ирвинг? Да или нет? — глаза Карлоса сияли от едва сдерживаемых слез.

Он снова передразнил свои разговоры с моим отцом о том, как они молодо выглядели, и добавил:

— Эйми, поверь мне, мы были парой старых пердунов и выглядели дерьмово, но каждый год обязательно лгали и смеялись над своим уходом и понимали это! Это было изумительно! И сейчас, когда я прихожу сюда, а я прихожу сюда десятилетиями, я говорю: «Привет, Ирвинг!» В течение многих лет я приветствую его словами: «Ирвинг, как дела! Ты выглядишь моложе, чем раньше!» — Карлос смахнул слезы и повел меня к выходу.

Мы вышли из музея, чтобы вдохнуть немного воздуха, и тут же оказались участниками одного из наиболее известных культурных событий Мехико. На территории музея стоял невероятно высокий шест— казалось, что он был сотню футов высотой, — в моем преувеличенном воображении он терялся в облаках, доставая до ранних мерцающих звезд.

Шесть мужчин с кожаными ремнями вокруг ног карабкались на этот шест. На них была красочная, странная одежда, но всюду, где бы ни проглядывало сухопарое обнаженное тело, я видела великолепные мускулы. Они напоминали существ из далекого мира, описанного Карлосом в одной из его книг. Он сказал мне, что их называют «voladores»[31], но они не имеют отношения к летунам, изображенным на фотографиях Тони.

В манере воладорес было много и кошачьего, и человеческого: изящество, сила и высочайшая концентрация. Несмотря на кожаные ремни, один промах означал смерть — ремни могли легко оборваться. Мы держались за руки и ни взглядом, ни словом не обменивались друг с другом, хотя я ясно чувствовала, как чувствуют только влюбленные, что мы с Карлосом понимаем друг друга. Вся наша жизнь состояла теперь из таких драгоценных моментов, возвышенных и незащищенных. Искусство voladores, их театр, повторяющийся уже в течение сотен лет, был задуман, чтобы пробудить в нас осознание неизбежной, ужасной близости нашего конца. Это было философией Карлоса: «Смерть всегда нужно принимать как советчицу, стоящую за плечом».

Volasores (летуны) снаружи Национального музея антропологии в Мехико.

Очевидно, люди ждали этого представления целый день. Карлос считал прекрасным знаком, указывающим на силу нашей любви, то обстоятельство, что мы вышли из музея точно к началу представления. Когда он увидел, что танец начался, его глаза снова наполнились слезами, и это было впервые, когда я видела его плачущим по-настоящему.

— Они достигают Бесконечности, Эйми. Они знают, что их поиски бесполезны, но они карабкаются и карабкаются и никогда не сдаются. Они постигают, как может человек, зная, что его борьба безнадежна, разорвать свои цепи и вырваться из тюрьмы, и ничто не может его остановить. Если он полон радости и говорит: «Насрать! Насрать на самого Бога! Радость в самом действии», — тогда он обладает всем. Когда то, что ты имеешь, — более чем достаточно, любимая, тогда и только тогда ты близка к совершенству. Нечто все видит, и это нечто одобряет нашу борьбу.

Мы поцеловались.

Танцоры достигли самой высокой точки. Вокруг их лодыжек были обмотаны шнуры, и они понемногу стали распутывать их, чтобы необыкновенно красиво падать прямо в объятья небес. Они действовали так точно и согласованно, так великолепно раскачивались и кружились в этом танце со смертью, что мне казалось это почти непостижимым, несмотря на то что я видела это своими глазами.

— Однажды, — сказал Карлос торжественно, — я был с доном Хуаном, и нам был дан такой же знак — мы вышли наружу, и там были воладорес. Они только начинали подниматься. Когда же они на закате закружились против солнца, то огромный орел — с вот такими большими крыльями — пролетел по небу над шестом, над головами танцоров. Орел парил невероятно высоко до тех пор, пока не стал крошечной точкой в синей бесконечности, — все стерлось в памяти, кроме его полета.

Мы возвратились в гостиницу молча. Вскоре я постучалась в дверь Карлоса, одетая в светлое шелковое платье.