Алексей Пантелеев - Наша Маша (Книга для родителей) Страница 33

Люся (то есть я). Тетя Оля, если вам не трудно, налейте мне, пожалуйста, тоже молока!

— Трудно!

— Что трудно?

— Трудно мне.

Это— отклик на “если вам не трудно”. Буквалистка, как и все маленькие.

23.11.59.

Вечером сегодня играли. Я превращал Машу в разных животных.

— Тук-тук-тук. Будь корова!

— Му-у-уу!..

— Коровушка, дай мне, пожалуйста, молочка.

— На! (Лезет рукой за спину.) У меня там сися есть.

* * *

У нас в гостях тетя Ляля. Пьют чай в столовой. И Машка там. А я все еще лежу. Скоро Машку приведут или притащат прощаться.

Мама купила ей длинную, до пят ночную рубашку. Машка не нарадуется. Приходит сейчас, придерживает рукой подол.

— Видишь, какая я большая!..

Только что опять заходила— с тетей Лялей.

— Цыганский ребенок!— очень точно определила тетя Ляля.

И шумит как цыганка.

25.11.59.

Вчера до половины двенадцатого не могла заснуть. Все кричала:

— Боюсь! Хочу маму! Мама, иди сюда, боюсь!

Не знаешь, как тут быть. Конечно, Алена права: одной строгостью тут ничего не добьешься. Но вместе с тем и потакать, откликаться на каждую просьбу и на каждое требование (а просьба очень быстро перерастает в требование) нельзя. Надо, конечно, искоренять страх, развивать храбрость, приучать к темноте. Но все это требует очень тонкой работы. Ни грозными окриками, ни мягкими уговорами здесь ничего не сделаешь.

А ждать нельзя.

Элико читала вчера соответствующее место в книжке американской педагогессы Септ. В книге этой много дельного, но много и чепухи. Слишком часто автор выступает в роли утешителя: “Не надо волноваться, годам к пяти, семи, десяти это может само собой пройти”— и тому подобное.

* * *

Уверяла, что в комнате, где она спит, в темноте на нее “глаз смотрит”.

Говорили: “чепуха”, “глупости”, “выдумываешь”, а один раз Алена проснулась ночью и сама испугалась. Действительно— из черного мрака алькова смотрит на нее огромный зеленоватый глаз. Не сразу она поняла, что это фосфоресцирует циферблат будильника, который стоит на полке с Машиными игрушками.

На другой день Маше объяснили, в чем дело, показали светящийся циферблат, часы спрятали. Страхи эти исчезли. Но на смену им пришли новые. Вероятно, детская душа сама ищет их.

* * *

Плохо усваивает цвета, краски. Одно время боялся— не дальтонистка ли она?

Показываю на дверь, обитую черной клеенкой. Спрашиваю:

— А дверь какого цвета?

— Гм... Я что-то молчу.

Так и сказала: “Я что-то молчу!”

А подумав еще, сказала:

— Я что-то молчу крепко.

28.11.59.

Опять Машка плохо засыпала. И может быть, опять я виноват. Перед сном тискали пластилин, и я лепил всякую нечисть.

Впрочем, чтобы напугать Машку, вовсе не требуется что-нибудь очень уж страшное. Вылепишь что-нибудь бесформенное, не похожее ни на человека, ни на животное, и вдруг Машка:

— Ой, боюсь! Боюсь! Я его, кажется, боюсь!

Думаю, что может и сама что-нибудь вылепить— и тоже испугается.

Еще К.И.Чуковский заметил эту способность ребенка пугаться порождений собственного вымысла:

Дали Мурочке тетрадь,

Стала Мура рисовать...

* * *

Ест сливочную помадку, наслаждается, жмурится, причмокивает:

— Ой, как вкусно мне!..

30.11.59.

...Ей сказали, что если будешь есть— вырастешь большая.

Часто прибегает ко мне и очень смешно показывает, как она выросла: вытягивается на цыпочках, при этом выпячивает живот, таращит глаза; шейные сухожилия напрягаются, рот почему-то тоже участвует в этой демонстрации роста— растягивается чуть ли не до ушей.

* * *

Врач назначил мне инъекции витаминов. Вчера у меня была сестра, делала уколы. Пришла Машка, взяла из пепельницы ватку, понюхала:

— Ой, уколом пахнет!

Нюхает с удовольствием. Я тоже люблю этот запах. Мама смеется над нами, говорит: одного поля ягода.

А Машка с наслаждением втягивает в себя резкий запах медицинского спирта:

— Нет, правда, укольчиком пахнет!..

* * *

Подарил ей пустой флакон из-под духов “Шипр”. Флакон в коробочке с зеленой кисточкой. В бутылочке несколько капель зеленых духов.

— Кому это?!

— Тебе.

Не может поверить своему счастью.

Спрашивает у меня:

— Откуда у тебя духи?

— Мне бабушка подарила.

— А почему ты мне даришь?

— Потому, говорит мама,— что папа тебя любит.

Сияет.

— Я буду Аннабеллу душить.

— Вот скоро Новый год,— говорит мама,— ты всех своих кукол на Новый год и надуши.

— Дай я тебя на Новый год надушу,— говорит Машка и тянется к матери и мажет ее пробочкой от флакона.

ТЕТРАДЬ СЕДЬМАЯ

3 ГОДА 4 МЕСЯЦА

4.12.59. Ленинград.

Я все еще лежу. Но много работаю. С Машкой мы видимся только по вечерам— перед ужином и после ужина.

Сегодня немножко читали (Чарушина, Сладкова), разглядывали картинки в “Мурзилке”, играли в “лепешки”. Еще раз убедился в том, что игрушки-импровизации доставляют ребенку (во всяком случае, ребенку этого возраста) гораздо больше радости, чем игрушки магазинные, готовые, то есть уменьшенные копии настоящих людей, зверей и предметов: куклы, собаки, мишки, посуда, автомашины и тому подобное.

“Лепешки”— это разноцветные пирамиды. Их у меня четыре. Самая маленькая— это Маша, маленькая потолще— Павлик, тоненькая высокая— мама, а самая высокая— папа.

Маша играет с этими куклами-абстракциями с большим удовольствием, чем с куклами-натуралистками, всеми этими Сонями, Тамарами, Аннабеллами. Она раздевает пирамидки и одевает, купает их, делает с ними гимнастику.

Почему же играть с этими пирамидками интереснее? Вероятно, только потому, что тут больше простора для творчества.

* * *

Я поставил на голову “папе” самую маленькую пирамидку— “Машу”.

Машка придумала молниеносно. Схватила толстого “Павлика” и говорит:

— Это не Павлик, это тетя Ляля.

И густым трагическим голосом тети Ляли, обращаясь к “папе”, восклицает:

— Алексей, не нужно! Алексей!!!

Именно так, в этих выражениях и с теми же трагическими интонациями, взывает ко мне моя сестрица, когда я проделываю с Машкой какие-нибудь акробатические трюки, сажаю ее на плечи, на багажник велосипеда и тому подобное.

Какое же воображение у трехлетнего ребенка! И какое острое художническое зрение! Увидеть за этими деревяшками живых, конкретных людей и тут же придумать им роли, целую сценку!..

* * *

Вчера вечером, вызывая к себе маму, я кричал грубым голосом:

— Люди! Звери! Птицы! Рыбы! Насекомые!

— Не кричи!— умоляла меня Машка.— Не кричи, а то меня возьмут.