Алексей Пантелеев - Наша Маша (Книга для родителей) Страница 34

* * *

Вчера вечером, вызывая к себе маму, я кричал грубым голосом:

— Люди! Звери! Птицы! Рыбы! Насекомые!

— Не кричи!— умоляла меня Машка.— Не кричи, а то меня возьмут.

То есть заберут спать.

* * *

— Насекомые!

Машка удивилась:

— Какие босикомые?

7.12.59.

Вчера была у меня недолго. Читали, потом играли в превращения.

Я говорю:

— Будь волк!

— Bay... Bay.

— Будь муха!

— Ж-ж-ж. Ж-ж-ж.

— Будь корова.

— Му-у-у-уу... Я вам м-м-м-молочко несу-у-у...

— Будь стул!

Подумала секунду— и скорчилась, приняла какую-то замысловатую позу, в которой она кажется себе похожей на стул.

* * *

Обещал ей как-то показать настоящий шприц для уколов.

Показал. Она увидела и испугалась.

— Не надо! Боюсь! Больно будет.

— Давай я тебе покажу, как укол делают.

— Боюсь!

— Я тебе больно не сделаю. Я без иголки.

— Боюсь!

— Папа говорит, что больно не будет...

— Будет!

— Иди сюда!

— Боюсь.

— Если папа говорит, что больно не будет, надо папе верить.

Не верит. И это меня, конечно, огорчает. А потом я подумал, что где же им верить, детям, если их на каждом шагу обманывают, объегоривают, обмишуривают.

— Иди, девочка, иди, дай ручку, больно не будет.

Девочка доверчиво протягивает руку, а ей: р-раз!

— Ничего, ничего, не плачь, сейчас пройдет.

Трудно, но надо воспитывать так, что:

— Будет немножко больно, но потерпи...

И всегда надо правду!

* * *

И вот— кстати— о правде.

Вчера мама возвращается из своего очередного похода, в прихожей ее встречает Машка и с места в карьер объявляет ей:

— Мамочка, я плохо себя вела, я была нехорошая.

Похвальна ли такая самокритика? Нет, в данном случае нисколько не похвальна.

Машка совершила поступок действительно очень дурной. После дневного сна она не захотела одеваться, раскидала всю свою одежду, а когда бабушка попыталась взять ее на руки, толкнула бабушку и несколько раз ударила ее по лицу.

Бабушка плакала.

И тут раздались три звонка, означавшие, что пришла мама.

— Сейчас я расскажу мамочке, как ты себя вела,— сказала бабушка.

— Не надо, можешь не говорить, я сама расскажу.

Расчет бы простой. Уже не один раз Машка признавалась в своих грехах, и чаще всего ее не только прощали, но и хвалили за правдивость.

На этот раз не вышло.

Мама накричала на Машку и велела ей немедленно извиниться перед бабушкой.

— Ты сама знаешь, что нужно сделать,— сказала она.

— Не помню,— нахмурилась Машка.

Извиняться она ни за что не хотела. Это уже второй случай, когда она отказывается извиняться перед бабушкой.

Когда я узнал о случившемся, я настоял, чтобы этот случай не был оставлен без последствий. Одних извинений тут мало. Нужно, чтобы девчонка поняла, как плохо она поступила. А индульгенция, которая покупается за бездушное, холодное “прости”, ничего не стоит.

От моего имени Маше было объявлено, что папа не хочет ее видеть.

Мама не разговаривала с ней.

И даже бабушке было рекомендовано, чтобы она не таяла от первого слова раскаяния, от первого поцелуя внучки.

Когда Машка наконец сказала:

— Прости, бабушка.

Та ответила:

— Я еще подумаю, стоит ли тебя прощать.

Все это было и для бабушки и для Машки потрясением. Между нами говоря, кто из них больше виноват— я судить не берусь. Знаю только, что если бы моя милая, добрая и мягкая тещенька так не распустила девчонку, нам не пришлось бы всем домом устраивать этот педагогический аврал.

Машку было жалко. Весь вечер она сидела в столовой на тахте и негромко подвывала:

— Ма-а-а-а-ма-а-а...

* * *

Была ли в этом случае перегнута палка? Думаю, что нет, не была.

Одними внушениями, проповедью, разговорами о том, что дурно бить по лицу любимого и любящего тебя человека, тут обойтись нельзя было. Нужна была строгость. И нужно было потрясение.

А сегодня— новая беда.

Нашла на полу или в корзине для бумаг ломаную немецкую “архитекторскую” кнопку— красивую, блестящую, золотую...

— Денежка,— сказал я.

Она засмеялась: дескать, шутишь!

Такая взрослая ирония меня обманула. Я позволил Машке взять эту понарошную денежку.

А через двадцать минут из комнаты Элико вопли и крики. Оказывается, Машка запихала “денежку” в ноздрю... И забыла об этом. Потом пришла к матери и говорит:

— У меня козявка в носу.

Мама, не посмотрев, стала запихивать в нос вату.

А дышать Машке еще труднее.

Тогда мама подвела ее к окну, к свету, заглянула в нос и увидела, что там что-то блестит...

Заставила Машку сморкаться, и, слава богу, кнопка была извлечена.

А бабушке опять было худо.

* * *

Вчерашняя история сказалась на Машкином поведении. Слушается всех, даже бабушку и тетю Минзамал. Сейчас (три часа дня) мама и бабушка отправились по делам. Машку готовит к дневному сну Минзамал. И Машка беспрекословно дает себя разоблачать.

* * *

После происшествия с архитекторской кнопкой извожу Машку насмешками. Думаю, что в данном случае этот способ верный.

Говорю ей:

— Я ничего тебе теперь не буду давать— ни карандаша, ни ложки...

Мрачно усмехнулась...

— Ложку можно. Ложку мне сюда не засунуть.

— Дырка мала?

— Да. Мала...

И пытается пальцем растянуть ноздрю.

* * *

Донял ее. Убирает посуду у меня “со стола”, то есть с табуретки, которая заменяет мне во время болезни и письменный и обеденный стол.

Унесла тарелку с хлебом, кружку из-под киселя. Прибегает:

— А еще что?

— Вот тарелка и вилка. Только, смотри, в нос вилку не запихай.

Со вздохом:

— Халясо...

И совершенно серьезно, даже мрачно:

— Я не умею вилку в нос запихивать.

* * *

Полушутя я хотел шлепнуть Машку по попке. Она понимает, что делается это играючи, и, охотно подставив попку, сказала:

— Один маленький попопчик!

* * *

Вернулась с прогулки, очень просила почитать ей старую “Мурзилку”— номер за 1948 год,— где напечатана “Повесть о Галиной маме” Георгиевской. Там на картинке девочка Галя получает за маму орден, потому что у мамы забинтованы руки. Эта картинка произвела на Машу большое впечатление. Говорит:

— Я даже ночью сегодня думала об этой тете без рук.

Чтение отложили до вечера. Постараюсь вообще отложить. Чтение не по возрасту.

10.12.59.

— Пустите, пустите...

— Ты куда?

— Тете Минзамал хочу спасибо сказать!

* * *

Не пересаливаем ли мы с этими “спасибо” и “пожалуйста”? Может быть, и пересаливаем. Но в этом случае лучше, пожалуй, немного пересолить, чем недосолить.

Говорят: “Не в этом счастье”. Вообще-то верно— не в этом. Но отчасти и в этом. Смотря как понимать это счастье. Если грубость окружающих ранит тебя, обижает, мешает тебе жить, то любезность, отзывчивость, дружелюбие— наоборот, жизнь украшают. Мудрость, казалось бы, не велика, а как мало считаются у нас с этим добрым законом, как не хватает нашей молодежи этих “внешних форм”!