Михаил Шевченко - Избранное Страница 33

— Баба! На! На!

Раз летом Максимка и бабушка долго гуляли. Наступило время обеда. Они вернулись с улицы к дому, взобрались на крыльцо, и вдруг бабушка обнаружила, что у нее нет ключа от квартиры. Ключа не оказалось и в кармашках Максимкиного пальто.

Бабушка заволновалась. Внук и она ходили к пруду, были на волейбольной площадке, возились у колонки. Где потерян ключ?

— Максимка, где ключик? — спрашивала она и снова обшаривала карманы. — Где ключ, мальчишка?

Максимка взял бабушку за руку и потянул за собой. Они спустились с крыльца, пересекли двор, вышли на улицу, прошли вдоль забора по асфальтированной стежке, миновали два соседских дома и между кустами акации пробрались к лавочке.

— Оть юсик, — сказал Максимка.

Ключ лежал на лавочке.

Максимке нравится ездить на мне верхом.

Как-то взобрался он ко мне на спину, и я вприпрыжку бегал по комнате, махал рукой, как саблей, и кричал:

— В атаку! Чапай никогда не отступал! Ур-ра-а!..

— Уа-а! — кричал Максимка над моим ухом.

А дня через четыре он опять на моей спине. Взобрался, толкает ножонками в бока и кричит:

— Я — Ципай! Я — Ципай!

Я — Чапай, значит. Кричит, а у самого горят глаза, а сам рукой, как саблей, машет. Прямо как в атаке.

Максим на диване выстраивает в ряд машины. Это называется — деять гаясь (делать гараж).

За окном туда-сюда ходят соседки. Он знает их всех: Вававу — Варвару Михайловну, Изю — бабу Лизу, Натату — школьницу Наташу.

Играет Максим и то и дело бубнит все известные ему слова, будто заучивает их: атабу — автобус, апапа — лопата, яись — яичко и т. д. А когда кто-то проходит под окном, Максим подбегает к подоконнику, прижимается щекой к стеклу и долго провожает взглядом прохожего.

Прошла мимо Варвара Михайловна. Наверное, в сарай за дровами. Ссутулилась. Ток-ток — мелкие шажки.

Максим подбежал к окну и как закричит:

— Вавава, дать апапу!.. (Варвара, дай лопату.)

«Хорошо! — подумал я. — Может быть, у нас вырастет рабочий человек».

Из Россоши приезжает бабушка Груня. Я встретил ее на Казанском вокзале. Она сразу о внуке: как он, что он?

Последний раз бабушка видела его в мае, когда пятимесячный Максим жил у моих родителей в Россоши.

С тех пор прошло почти полгода.

— Не забыл ли он меня? — волновалась бабушка.

Она заговаривала об этом и в метро, и в электричке — уже на пути к нам, в Лукино. Я вспомнил нашу встречу с Максимом по пути с Кавказа. Нас с женой он не узнал, хотя мы не виделись всего двадцать дней. Мы были страшно огорчены. Жена давала клятвенное обещание — никогда не расставаться с сыном… Теперь я вспоминал это и волновался вместе с бабушкой. Максим был ей и дедушке Пете теперь ближе всех нас…

Добрались до квартиры. Суета встречи. Бабушка Груня разговаривает со свахой, а сама, вижу, ждет не дождется встречи с внуком.

А он только что проснулся. Стоит в кроватке в своей байковой рубашке, кулачками протирает глаза.

Бабушка Груня вошла к нему. Максим спросонья секунды две молчал. А потом расплылся в улыбке и протяжно сказал:

— Ба-ба! Ба-а-ба!..

«Что ж ты так долго не приходила?!» — слышалось в голосе. И, как полгода назад, выставил ей ладошки для поцелуев.

А бабушка Груня схватила внука на руки, прижала его к себе, ходила по комнате и твердила только одно слово:

— Признал!.. Признал!.. Признал!..

Сидят на диване бабушка Груня и Максимка. Рассматривают картинки в какой-то книжке о животных. Вот нарисован медведь с поднятой лапой.

— Шо это он говорит? — спрашивает бабушка.

— Па-апа! Пиивет! — сразу отвечает внук.

Гуляем вечером. С железным лязгом проносятся поезда, гудят автобусы по шоссе у кладбища. Максим не обращает на них внимания. Это уже привычно.

Неожиданно с церквушки: бом-бом. Вечерний звон.

Максим засуетился у меня на руках, повернулся на звон.

— Бом, бом, мальчик, — говорю я.

Повторять встречные звуки стало обычным. Максим изображает их вслед за мной. Но мне они хорошо знакомы, и я порой, как и на этот раз, воспроизвожу звук машинально. Бом-бом вообще.

Максим повторил вслед за мной не тотчас. Вслушался, а потом:

— Мбо-о-ом… Мбо-о-оммм!..

Очень точно. Тут и протяжность звука. И наплыв одного взрывающегося удара колокола на затихающий другой. Настоящий звон.

Бабушка Наташа часто думает вслух. Вот она садится за стол, раскрывает журнал, надевает очки. Читать собирается, а сама рассуждает:

— Что-то мне нехорошо. Болит под лопаткой. Сердце, наверное. На погоду. Сейчас выпью корвалолу. И все. Перестанет.

Она встает из-за стола.

— Где же мой корвалол? В серванте или в тумбочке? Сейчас найду и выпью…

Она всегда прячет свое лекарство, забывает, куда прячет, долго ищет его, находит наконец и пьет.

Максим затаил дыхание и следит за бабушкой.

А вечером с работы приходит мама Люда. Усталая-усталая. Максим не дает ей присесть, тянет за руку к дивану или к этажерке.

— Мапишка, подожди, — говорит она и освобождается от Максима. — Мне нехорошо.

Максимка заглядывает матери в глаза и бежит на кухню к бабушке.

— Баба, нади кававов! Нади кававов!

Кончилось лето. Дачники с ребятишками уехали в Москву. Соседской шестилетней девочке Тане стало скучно. Теперь она чаще вертится возле нашего крыльца и ждет — когда Максимка выйдет на улицу.

Танина мать ругает дочь за это. Она на нас почему-то сердится и не разрешает дочке играть с Максимом. Когда мать дома и следит за Таней из окна, Таня сторонится Максимки. Сегодня девочка забыла строгий наказ и гуляла с Максимкой до самого обеда.

Шел снежок. Дети лепили снежную бабу, катали друг друга па санках. Обоим было весело и хорошо. Вместе они отправились и на обед.

Но когда я отряхивал сына на террасе, вдруг за стенкой раздался гневный голос Таниной матери:

— Кому я говорила, не подходи к нему! Кому!..

И послышались шлепки.

Я поспешил увести сына в дом.

А вечером мы снова вышли гулять и встретились с Таней. Она опять подбежала к Максимке. За ней подошла и бабушка ее. Она, может быть, тоже сердилась на нас, но играть с Максимом Тане разрешала.

Максим повернулся к девочке и неожиданно сказал:

— Уди, Таня. Уди. Мама тебя угать будет.

Я опешил. И Танина бабушка смутилась и ничего не сказала.