Сьюзен Сонтаг - Заново рожденная. Дневники и записные книжки 1947–1963. Страница 34

Аллен Гинзберг – отель на улице Жи-ле-Кёр – его любовник Питер [Орловский] с длинными светлыми волосами + заостренными чертами лица.

Г. Прекраснейший цветок американской богемы. Нью-Йорк. Семейные квартиры где-то на семидесятых и восьмидесятых улицах. Отец – делец средней руки (не «специалист»). Тетки-коммунистки. Сама прошла через заигрывание с КП [Коммунистической партией]. Чернокожая горничная. Средняя школа в Нью-Йорке, Нью-Йоркский университет, экспериментальный художественно-претенциозный колледж в Сан-Франциско [где СС и Г. познакомились], квартира в Гринвич-Виллидж. Ранний половой опыт, включая негров. Гомосексуальность. Пишет рассказы. Неразборчивость в бисексуальных связях. Париж. Живет с художником. Отец переезжает в Майами. Поездки в Америку и обратно. Ночная работа, как у многих экспатриантов. Сочинительство иссякает.

Неудачники, горе-интеллектуалы (писатели, художники, несостоявшиеся доктора наук). Люди, подобные Сэму Вулфенстайну [математику], с его хромотой, портфелем, пустыми днями, пристрастием к кинофильмам, крохоборством и грязью, с его бесплодным семейным гнездом, откуда он бежит, – ужасают меня.

Отношения с Г. озадачивают меня. Мне хотелось, чтобы они были непреднамеренными, бездумными, – однако тень ее предположений о сущности «любовной связи» нарушает мое равновесие, вызывает во мне чувство неловкости. Она со своей романтической неудовлетворенностью, я со своей романтической потребностью и тоской… Один неожиданный подарок: она красива. Мне она помнилась \по времени, проведенном СС в Калифорнии] как девушка совершенно некрасивая, скорее грубая и непривлекательная. Это совершенно не так. А физическая красота обладает для меня огромной, почти болезненной важностью.

[Без указания даты, конец 1957 г.]

Луна, как желтая клякса на небе, – желтый оттиск на ткани ночи.

Заметки о кинофильмах

Вуайеристская интимность камеры.

Теория кино «belle image» – кинофильм как последовательность красивых картинок… по сравнению с фильмом как движущейся, вполне целостной вещи.

Камера, двигаясь по кругу, намеком приглашает нас воспринять одного персонажа + исключить другого; снизу вверх + испытать благоговение перед героем или страх перед негодяем; сверху вниз + испытать презрение или жалость; косой взгляд камеры предупреждает нас о беде; движущийся план справа налево, оборачивающий вспять «праворукость», о которой говорит Герман Вайль в книге о симметрии, наделяет людей + места чем-то жутким.

Кинофильм – это роман в движении; вероятно, это наименее рационалистичная, наиболее субъективная среда.

О ведении дневника

Несерьезно воспринимать дневник просто как приемник для частных, тайных мыслей – как наперсника, который глух, нем и безграмотен. В дневнике я не просто выражаю себя более открыто, чем могла бы в личном общении; я создаю себя. Дневник – это локомотив моего самоощущения. В нем я предстаю эмоционально и духовно независимой. Следовательно (увы), в нем не только записываются страницы моей фактической, каждодневной жизни, но и – во многих случаях – ей предлагается альтернатива.

Зачастую возникает противоречие между смыслом наших действий в отношении человека и чувствами, которые мы выражаем к нему же в дневнике. Последнее не означает, что наши поступки неглубоки, и лишь наши сокровенные признания подлинны. Признания (я, конечно, подразумеваю искренние признания) могут быть более поверхностными, чем поступки. Я думаю о том, что прочитала о себе сегодня (когда ходила на бульвар С[ен]-Ж[ермен] за ее почтой) в дневнике Г., – это краткая, несправедливая, немилосердная оценка меня, которая заканчивается словами, что в действительности я ей не нравлюсь, но моя страсть к ней приемлема и удобна. Боже мой, это очень больно, во мне – негодование и унижение. Нам редко становятся известны мысли других людей о нас (или то, что они сами считают своими мыслями о нас)… Чувствую ли я свою вину в том, что прочитала строки, не предназначенные для моих глаз? Нет. Одна из основных (социальных) функций дневника в том и состоит, чтобы его тайно читали другие – те люди (подобно родителям + любовникам), о которых мы со всей жестокой честностью говорим только в дневниках. Прочтет ли Г. эти строки?

Сочинительство. Сочинительство с намерением поучать, повышать нравственные нормы – развращает.

Ничто не мешает мне стать писателем, кроме лени. Хорошим писателем.

Почему важно писать? В первую очередь из эгоизма, полагаю. Мне хочется быть этой персоной, писателем, и дело не в том, что мне необходимо что-то высказать. А впрочем, почему бы и нет? Благодаря строительству своего «я» – например, такому fait accompli, как настоящий дневник, – я сумею уверовать, что я (я) имею что-то сказать, что мне есть что сказать.

Мое «я» слишком мало, осторожно, слишком рассудочно. Хорошие писатели – это ревущие эгоисты, порою до глупого. Трезвомыслящие критики, вроде меня, поправляют их – но наше здравомыслие лишь паразитирует на творческих способностях гения.

1958

Крошечное несчастное «эго», как жилось тебе сегодня? Боюсь, не бог весть как, – ты все изранено и покрыто синяками. Горячие приливы стыда и тому подобное. Нет, она не влюблена в меня, я никогда не питала иллюзий, но думала, что я ей нравлюсь.

Сегодня вечером (вчера вечером!) у Поля я и вправду говорила по-французски. Говорила часами! С Полем и его милейшими родителями. Как это здорово!!

…Стратегия личности.

Как сделать из своей грусти нечто большее, чем просто скорбную литанию чувству? Как чувствовать себя? Как гореть? Как сделать свою муку метафизической?

Блейк говорит:

Солнце, знай оно сомненья,Не светило б и мгновенья[13].

Мне страшно, я цепенею от супружеских войн – смертельной, мертвящей схватки, что есть противоположность, антитеза острых, болезненных войн любовников. Любовники воюют кинжалами и кнутами, мужья и жены – отравленной пастилой, снотворными таблетками и мокрыми одеялами.

[Нижеследующие страницы взяты из дневника, на обложке которого стоит дата – «декабрь 1957 г.». Однако у меня почти нет сомнений, что записи сделаны в начале 1958 г., хотя и неизвестно, когда именно. Здесь, в едва беллетризованной форме, изложен рассказ о том, как СС приняла решение оставить мужа и как, после непродолжительного пребывания в Оксфорде, она оказалась в Париже. Ведущего персонажа повести зовут Ли, по второму имени самой СС. Мужа Ли зовут Мартин: так звали младшего брата Филиппа Риффа. Примечательно, что прототипом любовника по имени Хэзлитт послужила любовница СС Г., а фигура, символизирующая Ирэн Форнес (ставшую любовницей СС после ее расставания с Г.), – это испанская любовница Хэзлитта, Мария. Здесь воспроизведено вступление СС и первая часть повести. Я ввел в первые пассажи написанную позднее альтернативную версию решения Ли уехать в Европу, хотя в дневнике она следует в самом конце.]