Сьюзен Сонтаг - Заново рожденная. Дневники и записные книжки 1947–1963. Страница 35

[Предисловие]

Ушло время писать для развлечения других. Я пишу не для того, чтобы развлекать других или себя. Эта книга – инструмент, средство – и должна она быть твердой + формой напоминать инструмент, длинный, толстый, с тупым концом.

Эта тетрадь – не дневник. Это не мнемонический справочник, призванный помочь мне вспомнить, что в тот или иной день я смотрела именно этот фильм Бунюэля, или как меня огорчила Дж., или что Кадис показался мне прекрасным, а Мадрид – нет.

[Текст]

…Она чувствовала, что ей нужно спать все больше. Проснувшись утром, она думала о том, как скоро ей удастся лечь снова – после утренних классов или перед дневным семинаром – и когда она заснет.

Она начала ходить в кино

На шестой год брака Ли решила уехать за границу на год + подала бумаги на получение именной стипендии. План, как обычно, был ехать вместе. Мартин тоже должен был ехать, но в последнюю минуту получил более выгодную преподавательскую ставку на учебный год. Она же получила стипендию. Он умолял ее не ехать, но ей поступило официальное приглашение, и, кроме того, предлогом была ее карьера. Иначе у нее никогда бы не хватило смелости уехать. Были и сцены, и рыдания, а потом внезапно пришло время уезжать. Была бессонная ночь, когда она наконец оставила супружескую постель и пошла спать в детскую, а потом утром Мартин, ребенок и няня уехали в автомобиле, а спустя несколько дней Ли поехала в Нью-Йорк и села на корабль.

[Альтернативная версия решения у ехать]

«Мартин, милый, – сказала Ли однажды, входя к нему кабинет, – я хочу уехать на время». На Мартине был банный халат, накинутый на майку, и мятые штаны хлопчатобумажной ткани.

«Уехать куда?» – спросил он, отставив с колен пишущую машинку.

«Ну, отправиться путешествовать – путешествовать по Европе».

«Однако, милая моя, мы об этом уже говорили. В следующем году, когда книга будет закончена, мы оба поищем преподавательскую работу за границей. Все решено».

«Не могу я ждать! – вскричала она. – Вечно в следующем году, все в следующем году, а в результате ничего не происходит. А мы отсиживаем задницу в этой крысиной норе и становимся почтенными гражданами с отвислым брюхом». – Она замолчала, осознав, что имела в виду не «нас» и что этот выпад был абсолютно ничем не спровоцирован.

Она была беспокойной, нежной, слезливой девушкой, когда вышла за него замуж; теперь она была своенравной, слабой, выплакавшей все слезы женщиной, полной преждевременной горечи… как Мартин зависел от нее в своей работе…

[Возвращение к первой версии]

В Нью-Йорке она знала нескольких людей – издателей, университетских преподавателей, общих с Мартином знакомых, но ей вовсе не хотелось видеть их теперь, когда она была одна, так что, приехав в город, она никому об этом не сообщила, и никто не пришел провожать ее на корабль. Однако проснулась она поздно и чуть не проспала назначенное на 11 утра отплытие.

[Альтернативная версия отъезда]

…Она испытывала дикое желание ехать в Европу, и все европейские мифы эхом отзывались в ее голове. Растленная Европа, усталая Европа, безнравственная Европа. Та, что ощущала себя не по годам развитой в двадцать четыре года, теперь чувствовала свою тяжеловесную невинность и хотела, чтобы невинность ее похитили.

Я жила в грезе невинности, шептала она, с палубы корабля, из ночи в ночь окидывая взглядом морщинистый, испещренный лунными бликами океан.

Моя невинность вызывает у меня рыдания.

Я – пациент, говорит она. Я врач и пациент одновременно. Но в качестве лекарства я прописываю себе не самопознание. Не станем обманываться, я стремлюсь к максимуму самопознания, но не в нем моя цель. Силы, силы я ищу. Силы не чтобы вынести – такая сила у меня есть, и она сделала меня слабой – но силы, чтобы действовать —

[Возвращение к первой версии]

Вначале она поехала в Англию и провела одинокий, освежающий семестр в университете, общаясь со студентами начальных курсов, немного работая, вновь открывая для себя – словно ей было шестнадцать – радости флирта и одиночества. Однако эта атмосфера была слишком похожа на мир, окружавший ее в Америке, – жесткий карьеризм университетских кругов, велеречивость. Ей надоели болтовня, книги, интеллектуальное «производство», мерная походка профессора.

В декабре она поехала в Париж на каникулы, намереваясь вернуться в Оксфорд через шесть недель, но так и не вернулась, и в Париже у нее случился роман, причем она вступила в связь так же просто и безоговорочно, как просто и бескомпромиссно она отказывалась от собственных сексуальных потребностей на протяжении многих лет. Этот мужчина в Париже был всем, чем не был Мартин: он ее не любил и совершенно не выказывал к ней нежности, физически или словесно. Но она приняла его во имя их занятий любовью, которые отличались неистовством, глубокой чувственностью и не были отмечены слезливой личной привязанностью.

Ах, думалось ей, я сыта по горло вечным растворением и взаимопроникновением двух «я» – включая мое собственное; так щедро и великодушно она отпускала любовнику его безразличие.

Ее парижский любовник – также американец, проживший в Париже уже почти десять лет, – разочаровался в интеллектуальности и теперь стал убежденным «антиинтеллектуалом». Он приехал в Париж, чтобы писать картины, но теперь рисовал очень мало и все же жил в этом мире, и любовницы его были художницами или ваятельницами…

…Хэзлитт постоянно говорил о своей прежней любовнице, художнице-испанке Марии – роскошной, примитивного склада женщине, обладающей колдовской чувственностью. Их связь длилась три года, хотя жили они вместе только периодами. Она оставила его и Париж за три месяца до приезда Джудит [здесь Ли превращается в Джудит – кстати, это имя носила и младшая сестра СС], а он все еще был безудержно и слезливо в нее влюблен…

[Текст внезапно обрывается на середине повествования, после чего следует лишь одна запись.] сексуализация жизни, в данном случае, взгляд на мир через троп… сексуальная привлекательность, сексуальное приключение, сексуальное фиаско

Моя эмоциональная жизнь: спор между жаждой приватности и потребностью погрузиться в страстные отношения с другим. Обратите внимание, что с Филиппом я не знаю ни того ни другого, ни частной жизни, ни страсти. Ни возвышения себя, возможного только посредством приватности и одиночества, ни великолепной, героической, прекрасной утраты себя, сопровождающей страсть.