Фаина Пиголицына - Мстерский летописец Страница 34

— Думаю писчебумажную фабрику открыть, в первую очередь — для вашей литографии. Как на это смотрите? Будете брать у меня бумагу?

Иван обрадовался:

— Какой может быть разговор?! Сколь сил и средств тратим, возя ее из Москвы. Уж больно бы хорошо было, если не шутите, Иван Александрович.

— Не шучу. Вы уверены в своем производстве? Не бросите дело? А то про вашего батюшку не больно хорошие слухи ходят. Много дел уж он затевал…

— Я за батюшку не ответчик. Литография совсем на мне. Тятины только средства, но и моя уж доля в них имеется. Да и он теперь не отступится, стар уж на свое-то дело выходить.

— Ну, коли так…

Потом Иван узнал, что мысль открыть писчебумажную фабрику подсказал Протасьеву Осип Осипович Сеньков. Он продолжал поддерживать Голышева.

Знакомство с Протасьевым с тех пор продолжалось. Иван частенько хаживал в помещичий дом. Протасьев уже вскорости открыл бумагоделательную фабрику. Сперва в простеньком сарайчике, а потом построил специальное здание на берегу Мстёры. И Голышевы перестали возить бумагу из Москвы. Протасьев снабжал их бумагой любого, какой им требовался, сорта.

Теперь можно было расширять производство. Сеньков давал Ивану в долг деньги на иностранные станки.

И однажды, осенним вечером, у стоящего на пригорке по Большой Миллионной дома Голышевых остановилось три конных повозки. Они доставили купленные Иваном в Москве три «железных» ручных печатных станка иностранной конструкции.

Пока рабочие сгружали станки и втаскивали их в литографию, собралась толпа.

Владелец фольговой фабрики Мумриков старался понять, как станки работают. Даже заклятый враг Александра Кузьмича Голышева, поморец-раскольник Скобцов, не стерпел, остановился в толпе у дома, окинув завистливым взглядом иностранную диковину, подумал: «Крепко берется Кузьмич. Видно, и впрямь башковит у него сын и кое-чего набрался в столице». А вслух съехидничал:

— Дурни думкой богатеют.

Станки действительно были непросты. При них находилась инструкция на немецком языке, да не обучены были ему Голышевы. Тогда Ивану пришла мысль обратиться за переводом к квартировавшим во Мстёре офицерам шестого Таврического полка: «Господа. Чай, их языкам с малолетства обучают».

Офицеры действительно владели немецким. Со скуки они согласились помочь молодому крестьянину-предпринимателю. Пришли к нему в литографию, осмотрели ее, потом уселись у станков и, читая вслух немецкую инструкцию, принялись вместе с хозяевами осваивать иностранную технику.

С того раза Иван частенько ходил с иностранными книгами к офицерам. В России литографское дело только налаживалось. Те русские мастера, кто успел его освоить, держали свои знания в секрете. И все книги по литографии, которые Ивану Голышеву удавалось достать в Москве, были на иностранных языках.

А ему хотелось получше изучить химическую часть этого производства, тем более что он вторично в своей жизни едва не лишился зрения. Когда варил химические литографские карандаши, воспламенилась смесь селитры с горючим составом: взрыв отбросил Ивана к стенке, успев пахнуть огнем в глаза. Ивану хотелось постичь все тайны затеянного предприятия. Он возмечтал самолично построить печатный станок на манер иностранных. Проштудировав много книг, выстругивал и вытачивал детали и… осуществил задумку. И пусть его станок был не так грациозен, как заграничные, но работал исправно и вполне мог заменить при необходимости любой, вышедший из строя, станок заморский.

Александр Кузьмич уже не был способен освоить иностранную технику и все сокрушался:

— А ежели сломаются?..

Запасной станок придал производству большую уверенность. «Если Иван сам соорудил новый, то и отремонтировать сумеет», — успокоился Александр Кузьмич.

В печати появилось сообщение об открытии первой в России сельской литографии, к тому же — небывалый случай — литографии крепостного крестьянина.

Теперь редко кто из проезжающих по Шуйскому тракту через Мстёру чиновников и помещиков не заглядывал к предприимчивому крестьянину. А тут явился неожиданно сам корпусный командир Рамзай. Он пришел лично поблагодарить Голышевых, отпечатавших по поручению полкового командира барона Н. П. Кридинера карту-план слободы Мстёры, необходимую для маневров.

Заезжал ревизовавший губернию сенатор А. X. Капгер. Из Московской оружейной палаты — заведующий архивом Филимонов и художник Рыбинский, чиновник особых поручений министерства внутренних дел князь Мещерский. Последний писал потом в «Русском инвалиде», что вся жизнь мстёрского общества православных, «умственная и нравственная, сосредоточивается в этих двух крестьянах Голышевых».

ГЛАВА 3 Лубочные картинки

Мстера напряженно следила за производством Голышевых. Кое-кто из богатых стал напрашиваться в долю. Иконники же отговаривали людей, зазываемых в литографию:

— Уйдешь из мастерской — назад ходу не будет, а Голышев все равно прогорит.

Первое время Иван рисовал все сам. Это занимало весь день, а хлопот и других было полно. Нужны были ученики. Но мстеряне не посылали ему мальчиков:

— Молод больно учитель и затеял незнаемое.

— Давай назначим ученикам стипендию, — предложил Иван отцу.

— Что еще за стипендию? — удивился Кузьмич.

— Ну, будем давать им немного денег.

— Вон чего удумал! — вскинулся Александр Кузьмич. — Иконники и выученным-то не больно торопятся выплачивать, а ты — неучам вздумал! Из чужого кармана легко деньгами сорить.

Иван все-таки сумел убедить отца, что так будет выгоднее. Сразу пришли учиться сироты и мальчики из бедных мстёрских и холуйских семей. Они пособляли хозяевам в магазине и литографии. Обучались год или два, в зависимости от успехов. Потом им назначалось жалованье, которое возвышалось ежегодно, опять же в зависимости от успехов.

Иван был требователен к ученикам, но обходился без наказаний. Он хорошо помнил свое житье в людях. Учил мальчиков не только рисованию, гравированию на камне, но и счетоводству, письмоводству.

Позднее оперившиеся в литографии рисовальщики уезжали в Москву с его рекомендациями и устраивались там с жалованьем в двести — триста рублей в месяц. Это поднимало авторитет фирмы Голышевых.

Раскраска картинок девочками тоже совершенствовалась. Бывало, когда отец привозил картинки из Москвы, работа цветилыциц прерывалась из-за недоставленных вовремя листов. Теперь работница, в любое время, закончив раскрашивать одну партию картинок, являлась за другой.

— Михалыч, пиши мне новую тыщу, — громхо кричала приказчику Марфа Ферапонтова, прибывшая за товаром вместе с шестью погодками дочерьми, от восьми до четырнадцати лет. Дочери помогали ей перекладывать стопки картинок из склада-сарая на ручную тележку.