Ирина Озерова - Память о мечте (сборник) Страница 34

Тонкие ленты

В мастерской ювелирной я видел: мужчина чеканиттонкий лист золотой. И я слышал, что этоплачет женщина плачем своим вековым.

Я под деревом персика видел цветов лепестки —…это тонкие ленты истлевшего платья невесты. Я слышал,плачет женщина плачем своим вековым.

Панно

Западное окно – это панно из марширующих луковиц.Пять новых кустов сирени кивают ветру и доскам ограды.Дождь обновил иссохшие доски ограды, промыл заплывшиелунки сучков,мир – большой гелиограф.(Сколько лет здесь дрейфует этот дощаники буря завывает в лунках сучков,предвещая зимний, военный ритм барабана?)

Прощание с луной

Японские гравюры проступают на западе: в них тополя на фоне неба.Причудливые лунные пески удвоили изменчивость картины.Луна творит прощальные картины.Пуст запад. Пусто все вокруг него.И в пустоте умолкли разговоры.Лишь темнота внимет темноте.

Круги дверей

Я люблю его, я люблю его, – на губах у нее звенело,И она его имя пропела, вылепив на своем языке.И она ему слово послала, что любит его так сильно,Что смерть в ничто превратилась, что работа, искусство и домПревратились в ничто, а любовь изначальна былаИ вечна; и звенело опять на губах – я люблю,Я люблю; знал он дверь, для него открытую настежь,А за дверью – новая дверь, и еще, и еще бесконечно,Зеркала до самых глубин их виденья удвоить, утроитьТоропились: пьянило круженьеБесконечных зеркал и дверей, то с шарами невиданных ручек,То без ручек – их можно открыть только медленным, сильным нажимом,То готовых тотчас распахнуться лишь от нежности прикосновенья.Знал он, стоит ему захотеть, он свободно последовать мог быБыстрым шагом по кругу дверей, слышаИзредка ласковый шепот: я люблю, я люблю, я люблю,Или отзвук высокого смеха.Сколько будет дверей впереди – десять, пять? Сколько —Пять или десять – миновал он? Возможно ли счесть?Пыль зеркал, как сама бесконечность.Я люблю, я люблю, я люблю, – она пела тревожно и быстроИстомленным высоким сопрано, и он чувствовал предназначеньеНевесомого отзвука смеха, дверь за дверьюИ все зеркала и стремленья ее беспредельность.И предел, за которым всегда путь откроется к новым приделам.

Рой Фуллер

(1912–1991)

Времена войны и революции

За годом год идет познанье истин,Открытие случайных очертанийПо атласу, который перелистан.В едва знакомом – мест любимых облик, —В их проявлении – безмолвный отклик.Он принимает форму циферблата, где стрелки устремляются к надежде,

Как то, что в снах неясных было прежде,Свершается под взрывами желаний.

Листы обугливаются. Память знаний нам изменяет,Как чувства, что когда-то потрясали нас в юности, уже такой далекой…

Познанье истин в зрелости моей – не постигает разум одинокий…Есть боль, и не придумана она.И беспокойно нам, когда над картойИспании мальчишечья головка склонена.

Из американской поэзии

(перевод с английского)

Эдгар А. По

(1809–1849)

Тамерлан

Поэма

Отец! Дай встретить час мой судныйБез утешений, без помех!Я не считаю безрассудно,Что власть земная спишет грехГордыни той, что слаще всех;Нет времени на детский смех;А ты зовешь надеждой пламя!Ты прав, но боль желаний – с нами;Надеяться – о Боже – в томПророческий источник ярок! —Я не сочту тебя шутом,Но этот дар – не твой подарок.

Ты постигаешь тайну духаИ от гордыни путь к стыду.Тоскующее сердце глухоК наследству славы и суду.Триумф в отрепьях ореолаНад бриллиантами престола,Награда ада! Боль и прах…Не ад в меня вселяет страх.Боль в сердце из-за первоцветаИ солнечных мгновений лета.

Минут минувших вечный глас,Как вечный колокол, сейчасЗвучит заклятьем похорон,Отходную пророчит звон.Когда-то я не ведал трона,И раскаленная коронаВ крови ковалась и мученьях,Но разве Цезарю не РимДал то, что вырвал я в сраженьях?И разум царственный, и годы,И гордый дух – и мы царимНад кротостью людского рода.

Я рос в краю суровых гор:Таглей, росой туманы сея,Кропил мне голову. Взрослея,Я понял, что крылатый спорИ буйство бури – не смирились,А в волосах моих укрылись.

Росы полночный водопад(Так в полусне мне мнилось это),Как будто осязал я ад,Тогда казался вспышкой света,Небесным полымем знамен,Пока глаза туманил сонПрекрасным призраком державыИ трубный голос величавоДолбил мне темя, воспевалЛюдские битвы, где мой крик,Мой глупый детский крик! – звучал(О, как мой дух парил, велик,Бил изнутри меня, как бич),В том крике был победный клич!

Дождь голову мою студил,А ветер не щадил лица,Он превращал меня в слепца.Но, знаю, человек сулилМне лавры; и в броске водыПоток холодный, призрак битвыНашептывал мне час бедыИ час пленения молитвы,И шло притворство на поклон,И лесть поддерживала трон.

С того мгновенья стали страстиЖестокими, но судит всякС тех пор, как я добился власти,Что это суть моя; пусть так;Но до того как этот мрак,Но до того как этот пламень,С тех пор не гаснущий никак,Меня не обратили в камень,Жила в железном сердце страстьИ слабость женщины – не власть.

Увы, нет слов, чтобы возникВ словах любви моей родник!Я не желаю суетыПри описанье красоты.Нет, не черты лица – лишь тень,Тень ветра в незабвенный день:Так прежде, помнится, без сна,Страницы я листал святые,Но расплывались письмена, —Мелела писем глубина,На дне – фантазии пустые.

Она любви достойна всей!Любовь, как детство, – над гордыней.Завидовали боги ей,Она была моей святыней,Моя надежда, разум мой,Божественное озаренье,По-детски чистый и прямой,Как юность, щедрый – дар прозренья;Так почему я призван тьмой —Обратной стороной горенья.Любили вместе и росли мы,Бродили вместе по лесам;И вместе мы встречали зимы;И солнце улыбалось нам.Мне открывали небесаЕе бездонные глаза.

Сердца – любви ученики;Ведь средь улыбок тех,Когда все трудности легкиИ безмятежен смех,Прильну я к трепетной грудиИ душу обнажу.И страхи будут позади,И все без слов скажу…Она не спросит ни о чем,Лишь взором тронет, как лучом.

Любви достоин дух, он в бойУпрямо шел с самим собой,Когда на круче, горд и мал,Тщету тщеславия познал,Была моею жизнью ты;Весь мир – моря и небеса,Его пустыни и цветы,Его улыбка и слеза,Его восторг, его недуг,И снов бесцветных немота,И жизни немота вокруг.(И свет и тьма – одна тщета!)Туман разняв на два крыла —На имя и на облик твой,Я знал, что ты была, былаВдали и все-таки со мной.

Я был честолюбив. УкорУслышу ль от тебя, отец?Свою державу я простерНа полземли, но до сих порМне тесен был судьбы венец.Но, как в любой другой мечте,

Роса засохла от тепла.В своей текучей красотеМоя любимая ушла.Минута, час иль день – вдвойнеИспепеляли разум мне.

Мы вместе шли – в руке рука,Гора взирала свысокаИз башен вековых вокруг,Но башни эти обветшали!Шум обезличенных лачугРучьи стогласно заглушали.

Я говорил о власти ей,Но так, что власть казалась вздоромВо всей ничтожности своейВ сравненье с нашим разговором.И я читал в ее глазах,Возможно, чуточку небрежно, —Свои мечты, а на щекахЕе румянец, вспыхнув нежно,Мне пурпур царственный в векахСулил светло и неизбежно.

И я пригрезил облаченье,Легко вообразил корону;Не удивляясь волшебствуТой мантии, я наявуУвидел раболепство черни,Когда коленопреклоненноЛьва держат в страхе на цепи;Не так в безлюдии, в степи,Где заговор существованьяОгонь рождает от дыханья.

Вот Самарканд. Он, как светило,Среди созвездья городов.Она в душе моей царила,Он – царь земли, царь судеб, снов.И славы, возвещенной миру.Так царствен он и одинок.Подножье трона, дань кумиру,Твердыня истины – у ногЕдинственного Тамерлана,Властителя людских сердец,Поправшего чужие страны…Я – в царственном венце – беглец.

Любовь! Ты нам дана, земная,Как посвященье в тайны рая.Ты в душу падаешь, жалея,Как ливень после суховея,Или слабея каждый час,В пустыне оставляешь нас.Мысль! Жизни ты скрепляешь узыС обычаями чуждой музыИ красотой безумных сил.Прощай! Я землю победил.Когда Надежда, как орлица,Вверху не разглядела скал,Когда поникли крылья птицы,А взор смягченный дом искал, —То был закат; с предсмертной думойИ солнце шлет нам свет угрюмый.Все те, кто знал, каким сияньемЛучится летний исполин,Поймут, как ненавистна мгла,Хоть все оттенки собрала,И темноты не примут (знаньемБогаты души), как один,Они бы вырвались из ночи;Но мгла им застилает очи.

И все-таки луна, лунаСияньем царственным полна,Пусть холодна, но все же такОна улыбку шлет во мрак(Как нужен этот скорбный свет).Посмертный нами взят портрет.

Уходит детство солнца вдаль,Чья бледность, как сама печаль.Все знаем, что мечтали знать,Уходит все – не удержать;Пусть жизнь уносит темнота,Ведь сущность жизни – красота.

Пришел домой. Но был мой домЧужим, он стал давно таким.Забвенье дверь покрыло мхом,Но вслед чужим шагам моимС порога голос прозвучал,Который я когда-то знал.Что ж, Ад! Я брошу вызов самОгням могильным, небесам,На скромном сердце скорбь, как шрам.

Отец, я твердо верю в то,Что смерть, идущая за мнойИз благостного далека,Оттуда, где не лжет никто,Не заперла ворот пока,И проблеск правды неземной —Над вечностью, над вечной тьмой.Я верую, Иблис не могВдоль человеческих дорогЗабыть расставить западни…Я странствовал в былые дни,Искал Любовь… Была онаБлагоуханна и нежнаИ ладаном окружена,Но кров ее давно исчез,Сожженный пламенем небес,

Ведь даже муха не моглаИзбегнуть зорких глаз орла.Яд честолюбия, сочась,В наш кубок праздничный проникИ в пропасть прыгнул я, смеясь,И к волосам любви приник.

Ленгстон Хьюз