Андреа Питцер - Тайная история Владимира Набокова Страница 35

Однако оптимизм Дюранти разделяли не все. Репортеров, пользовавшихся другими источниками, шокировал эпитет «милосердная» применительно к советской власти. Реляции Дюранти о рекордных урожаях 1933 года выглядели странно на фоне статей о голодоморе, – явившемся, как скоро стало понятно, результатом вполне сознательной политики советского правительства. Пока Дюранти огрызался на коллег, называя репортажи о голоде «чушью», гибли миллионы людей, которых вполне реально было спасти.

Успехам Советского государства рукоплескал не только Дюранти. Максим Горький, критиковавший Ленина за расправу над эсерами, в отношении Беломорканала занял совершенно иную позицию, сделавшись главным певцом великой стройки. К нему присоединились многие писатели и художники, в том числе и те, кто недавно вернулся в Россию. Алексей Толстой, когда-то ездивший с В. Д. Набоковым в Англию, пополнил ряды мастеров слова, наперебой воспевавших это достижение сталинской индустриализации. Виктор Шкловский, навидавшийся в Берлине мытарств русских изгнанников, поехал на строительство, надеясь тем самым добиться освобождения брата. Эти двое наряду с другими именитыми писателями написали по очерку для затеянного Горьким памятного издания «Беломорско-Балтийский канал имени Сталина», запятнав свое имя соучастием в грандиозной фальсификации. В своих восторженных опусах они умалчивали, какими жертвами оплачен этот водный путь – мелкий, узкий и, по словам самого Сталина, никому не нужный.

Служба, которую Горький сослужил СССР, обеспечила ему статус главного литератора страны. Родители слали ему сочинения своих отпрысков, надеясь, что и те со временем станут советскими писателями. Один такой конверт пришел во время строительства Беломорканала от тети и дяди школьника по имени Александр Солженицын. Супруги приложили к своему письму рассказ племянника о путешествии с юными пионерами. Один из секретарей Горького ответил им, что у мальчика явный писательский талант.

Потребность в новых авторах, способных высоко нести светоч коммунизма, заставляла власть не только поощрять подрастающую советскую молодежь, но и предпринимать новые попытки вернуть на родину прославленных изгнанников. Когда московские газеты запестрели заголовками о начале строительства Беломорканала, советский романист Александр Тарасов-Родионов отправился в берлинский книжный магазин, в который часто захаживал Набоков, и оставил соотечественнику записку.

Набоков прийти на встречу согласился. За столиком в кафе советский писатель расписывал ему жизнь в современной России и уговаривал возвратиться. Тарасова-Родионова знали по роману «Шоколад» – о безвинно пострадавшем чекисте, который героически соглашается, что его следует расстрелять во имя сохранения авторитета партии. Набоков затронул тему творческой свободы, которую Тарасов-Родионов никак не мог ему гарантировать. Неожиданно к ним по-русски обратился бывший белый офицер. Испугавшись, что его подставили, представитель Советов сбежал из кафе. Впрочем, Набоков, похоже, с самого начала не воспринимал эти переговоры всерьез. Он позволял своим персонажам безнадежно мечтать о России, но сам в Советский Союз не собирался.

Спираль истории делала новый виток, повторяя все то, что Набокову пришлось пережить в последние годы в России. В Германии назревала гражданская война. Законы, запрещавшие нацистские фракции в парламенте, то принимали, то отменяли; на улицах то и дело вспыхивали стычки; немецкие коммунисты, теряя политическую почву под ногами, решались на крайние меры. В Германии и за ее пределами только и говорили, что о забастовках, потасовках и перестрелках. Один англо-немецкий экспат с болью рассказывал, что его страна превратилась в «зловещий и опасный персонаж», затмивший на мировой сцене даже Россию.

В результате политического компромисса в 1933 году Гитлер занял пост канцлера, и нацисты получили контроль над полицией. После поджога Рейхстага в феврале и прошедших в марте выборов популярность нацистской партии взлетела до небывалых высот. Принятые на этой волне законы окончательно закрепили за Гитлером полномочия диктатора.

Нацисты не скрывали своих намерений и без проволочек приступили к делу. За два дня до того, как Гитлер получил всю полноту власти в Германии, Генрих Гиммлер в официальном сообщении для прессы объявил о создании концентрационного лагеря в Дахау. Лагерь, объяснил он, рассчитан на пять тысяч человек и должен вместить «всех коммунистов», а также социал-демократов, которые «угрожают государственной безопасности». Через несколько месяцев Дахау стал для Европы и Америки символом зверства, а для непослушных немецких детей – убедительной страшилкой.

Пока нацисты устраивали новые трудовые лагеря и тюрьмы, способные вместить их левых политических оппонентов, газетчики уже не стеснялись называть некоторые из наиболее удаленных объектов «Сибирью немецкой революции». Аугсбургская полиция арестовала лидеров социал-демократической партии, хотя признала, что против них нет никаких обвинений. Как объяснили чиновники, социал-демократы подлежали «превентивному заключению».

Мишенью нацистов была не только политическая оппозиция. Следующей их жертвой стали евреи. Их увольняли с работы, в их квартиры вламывались погромщики, их избивали на улице. Людей, тела которых полиция находила на окраинах городов, объявляли неопознанными самоубийцами.

В мае 1933 года Вера Набокова, возвращаясь домой, увидела один из тех костров, в которых по всей стране сжигали труды еврейских и других «неполноценных» авторов. Среди книг, уничтоженных в тот день в Берлине, были произведения Карла Маркса, Бертольда Брехта, Томаса и Генриха Маннов и труды Магнуса Хиршфельда, еврейского поборника прав сексуальных меньшинств и основателя Института сексуальных наук, в журнал которого В. Д. Набоков однажды написал статью. Клубы и культурные организации геев и лесбиянок спешно закрывались, и Хиршфельд, находившийся во время этого светопреставления в Америке, в Германию так и не вернулся. Увидев у костра первые симптомы грядущего безумия – поющую толпу, праздничные танцы и упоение ненавистью, – Вера пошла дальше.

Владимир тоже имел возможность ощутить, как изменилась жизнь. Придя однажды в берлинский Дворец спорта, где они с Георгием Гессеном любили смотреть боксерские матчи, он увидел развешанные повсюду нацистские лозунги и флаги. Именно на этой арене Гитлер произносил потом свои пламенные речи, именно здесь толпы вскидывали руки и кричали «Хайль!» Рядом стрекотали кинокамеры, под чутким руководством Йозефа Геббельса запечатлевая исторические мгновения.